Фрейд З. Две статьи о природе сновидений

Автор: Администратор.

Фрейд Зигмунд

Две статьи о природе сновидений

Перевод с немецкого Боковикова А.М. © 2018

От редактора. В этом разделе публикуются статьи, переведенные и подготовленные к печати для проекта «Весь Фрейд» – Полного собрания сочинений Зигмунда Фрейда в 26-ти тт., издаваемого Восточно-Европейским Институтом Психоанализа (ВЕИП, 2005 – 2019).

О сновидении (1901)

I

Во времена, которые мы можем назвать донаучными, люди не озадачивали себя объяснением сновидения. Когда они вспоминали его по пробуждении, оно расценивалось ими как добрая или дурная весть со стороны высших демонических и божественных сил. С расцветом естественнонаучного мышления вся эта остроумная мифология перешла в психологию, и сегодня лишь незначительное меньшинство из образованных людей сомневается в том, что сновидение есть результат собственной психической работы сновидца.

Но с отклонением мифологической гипотезы сновидение стало нуждаться в объяснении. Условия его возникновения, его отношение к душевной жизни в бодрствовании, его зависимость от раздражителей, которые стремятся быть воспринятыми в состоянии сна, многочисленные особенности его содержания, предосудительные для бодрствующего мышления, несогласованность между его образами и аффектами, присоединившимися к ним, наконец, мимолетность сновидения, а также то, как бодрствующее мышление отодвигает его в сторону как нечто чужеродное, искажает или стирает его из памяти — все эти, а также другие проблемы уже много сотен лет требуют решений, которые до сих пор не удалось предоставить удовлетворительным образом. Но прежде всего нас интересует вопрос о значении сновидения, включающий в себя двоякий смысл. Во-первых, это вопрос о психическом значении сновидения, об отношении сновидения к другим душевным процессам и о его возможной биологической функции; и, во-вторых, хочется знать, можно ли истолковать сновидение, имеет ли отдельный элемент сновидения некий «смысл», как мы привыкли его находить в других психических композициях.

В оценке сновидения можно выделить три направления. Одно из них, которое словно сохранило отзвук давней переоценки сновидения, находит свое выражение у некоторых философов. Они считают основой жизни сновидения особое состояние душевной деятельности, которое они даже расценивают как воспарение духа до более высокой ступени. Так, например, Шуберт утверждает: сновидение — это освобождение духа от гнета внешней природы, избавление души от оков чувственности. Другие мыслители не заходят так далеко, но придерживаются точки зрения, что сновидения происходят по существу от душевных импульсов и представляют собой выражения душевных сил, свободному проявлению которых чинились помехи днем (фантазия сновидения — Шернер, Фолькельт). Способность к сверхдостижениям, по крайней мере в определенных сферах (память), приписывается жизни во сне многочисленными наблюдателями.

В полную противоположность этому большинство авторов-врачей отстаивают точку зрению, которая едва ли признает за сновидением ценность психического феномена. Возбудителями сновидения, по их мнению, служат исключительно чувственные и телесные раздражители, которые либо поступают к сновидцу извне, либо случайно возбуждаются в его внутренних органах. Стало быть, приснившееся может претендовать на значение и смысл не больше, чем, например, последовательность звуков, которую производят десять пальцев совершенно несведущего в музыке человека, когда они пробегают по клавишам инструмента. Сновидение можно «охарактеризовать как телесный, во всех случаях бесполезный и во многих случаях прямо-таки болезненный процесс...» (Бинц). Все особенности жизни во сне объясняются бессвязной, вызванной физиологическими раздражителями работой отдельных органов или отдельных групп клеток погруженного в сон мозга.

Это суждение науки мало повлияло на народное мнение, которое, не интересуясь источниками сновидения, похоже, придерживается веры в то, что сновидение все же имеет некий смысл. Этот смысл имеет отношение к предсказанию будущего и с помощью того или иного метода толкования его можно извлечь из нередко запутанного и загадочного содержимого сновидения. Применяемые методы толкования состоят в том, что сохранившееся в памяти содержание сновидения заменяют другим — либо по частям, используя установленный ключ, либо целое сновидения другим целым, по отношению к которому оно выступает в качестве символа. Серьезные люди подсмеиваются над такими стараниями: «Сны — это пена».

II

К своему великому удивлению, однажды я обнаружил, что ближе к истине не врачебная, а дилетантская точка зрения на сновидение, все еще наполовину основанное на суеверии. Собственно говоря, я пришел к новым данным о сновидении, применив к нему новый метод психологического исследования, который сослужил мне необычайно хорошую службу при разъяснении фобий, навязчивых и бредовых идей и т.п. и который с тех пор под именем «психоанализ» нашел прием у целой школы исследователей. Многие ученые-медики справедливо отмечали многочисленные аналогии между жизнью во сне и самыми разными состояниями при психических заболеваниях в бодрствовании. Поэтому с самого начала мне представлялось перспективным привлечь к объяснению сновидений метод исследования, оправдавший себя при изучении психопатических образований. Тревожные и навязчивые идеи точно так же чужды нормальному сознанию, как сновидения — бодрствующему сознанию; их происхождение столь же неизвестно, как и происхождение сновидений. В случае этих психопатических образований выяснение их происхождения и способов возникновения было продиктовано практическим интересом, ибо, как показал опыт, такое выявление скрытых от сознания мыслительных путей, которыми болезненные идеи связываются с остальным психическим содержанием, равносильно разгадке этих симптомов и имеет следствием преодоление ранее несдерживаемой идеи. Таким образом, метод, которым я воспользовался для разъяснения сновидений, произошел из психотерапии.

Этот метод легко описать, тогда как для его применения, пожалуй, потребуются инструктаж и тренировка. Когда его нужно применить в отношении другого человека, например в работе с больным, страдающим от тревожного представления, то больного просят направить свое внимание на данную идею, но не размышлять о ней, как он это уже часто делал, а прояснять для себя и сообщать врачу все без исключения мысли, которые в связи с ней приходят ему на ум. Последующее утверждение больного, что его внимание ничего уловить не может, необходимо отвергнуть энергичным заверением, что подобное отсутствие содержания представления совершенно невозможно. И действительно, очень скоро возникают самые разные мысли, к которым присоединятся новые, но которые регулярно предваряются заявлением занимающегося самонаблюдением больного, что они бессмысленны или не важны, к делу не относятся, возникли у него совершенно случайно и без какой-либо связи с данной темой. Сразу замечаешь, что именно эта критика не позволяла сообщать все эти мысли и даже препятствовала их осознанию. Если удается подвигнуть данного человека к тому, чтобы отказаться от такой критики приходящих в голову мыслей и продолжать выстраивать мыслительные ряды, возникающие при фиксации внимания, то получаешь психический материал, который вскоре явно связывается с болезненной идеей, имеющей отношение к данной теме, раскрывает их связь с другими идеями и позволяет в дальнейшем заместить болезненную идею новой, которая включатся в душевную взаимосвязь понятным образом.

Здесь нет возможности подробно обсуждать предпосылки, на которых основывается этот опыт, и выводы, вытекающие из его регулярных успехов. Поэтому, пожалуй, мы удовлетворимся высказыванием, что в случае каждой болезненной идеи мы получаем достаточный для ее исчезновения материал, когда обращаем наше внимание именно на «нежелательные», «мешающие нашему размышлению» ассоциации, обычно отвергаемые критикой как бесполезный хлам. Когда применяют метод к себе самому, в процессе исследования лучше всего оказывать себе поддержку, тотчас записывая свои поначалу непонятные мысли.

Теперь я хочу показать, куда это приведет, если данный метод исследования применить к сновидению. Для этого, пожалуй, равным образом сгодится любой пример сновидения; но по известным мотивам я выберу собственное сновидение, которое в воспоминании покажется мне неясным и бессмысленным и которое можно рекомендовать из-за его краткости. Пожалуй, сновидение, приснившееся как раз в последнюю ночь, этим требованиям удовлетворяет. Его содержание, зафиксированное сразу по пробуждении, звучит следующим образом:

«Общество, стол или табльдот… Едят шпинат... Г-жа Э. Л. сидит рядом со мной, полностью разворачивается ко мне и доверительно кладет руку на мое колено. Я, отстраняясь, убираю ее руку. Тогда она говорит: «У вас же всегда были такие красивые глаза...» Затем я нечетко вижу нечто похожее на пару глаз в виде рисунка или контура стекла для очков...»

Вот и все сновидение или, по крайней мере, все, что я о нем помню. Оно кажется мне темным и бессмысленным, но в первую очередь странным. Г-жа Э. Л. — женщина, с которой я едва ли когда-нибудь пребывал в приятельских отношениях, и, насколько я знаю, более близких контактов никогда не желал. Я долгое время ее не видел и не думаю, что в последние дни о ней заходила речь. Процесс сновидения не сопровождали никакие аффекты.

Размышление об этом сне не делает его более близким моему пониманию. Но теперь я без какого-либо намерения и без критики буду регистрировать мысли, которые открываются моему самонаблюдению. Вскоре я замечаю, что при этом имеет смысл разложить сновидение на его элементы и для каждого такого фрагмента отыскивать присоединяющиеся к нему мысли.

Общество за столом или табльдотом. К этому тут же присоединяется воспоминание о незначительном происшествии, случившемся вчера вечером. Я ушел из небольшой компании в сопровождении друга, который предложил взять карету и отвезти меня домой. «Я предпочитаю карету с таксометром, — сказал он, — это так занимательно; у тебя всегда есть нечто, на что можно глядеть». Когда мы сели в карету и кучер установил диск, так что стали видны первые шестьдесят геллеров, я продолжил шутку: «Мы едва сели и уже должны ему шестьдесят геллеров». Карета с таксометром всегда напоминает мне табльдот. Она делает меня скупым и эгоистичным, постоянно напоминая мне о моем долге. Мне кажется, что он растет слишком быстро, и я боюсь оказаться обделенным, точно так же как за табльдотом не могу отделаться от комичного опасения, что мне достанется слишком мало, что я должен позаботиться о своей выгоде.

В более отдаленной связи с этим я процитировал:

«Вы вводите нас в жизнь,

И сам бедняк становится вам должным».

Вторая мысль по поводу табльдота: несколько недель назад за обеденным столом в гостинице на одном высокогорном курорте в Тироле я сильно разозлился на свою любимую жену, которая, на мой взгляд, была недостаточно сдержанна с иными соседями, с которыми я вообще не хотел общаться. Я попросил ее больше заниматься мной, чем чужими людьми. Это ведь тоже сродни тому, как если бы я оказался обделенным за табльдотом. Теперь мне бросается в глаза также контраст между поведением моей жены за столом и поведением г-жи Э. Л. в сновидении, которая «полностью разворачивается ко мне».

Далее: я замечаю теперь, что процесс сновидения является репродукцией небольшой сцены, произошедшей между моей женой и мной в период моего тайного ухаживания. Нежное прикосновение под скатертью было ответом на письмо с серьезным предложением. Но в сновидении моя жена замещена чуждой мне Э. Л.

Г-жа Э. Л. приходится дочерью одного господина, у которого я одолжил деньги! Не могу не заметить, что здесь раскрывается неожиданная связь между частями содержания сновидения и приходящими мне в голову мыслями. Если прослеживаешь цепочку ассоциаций, проистекающих из одного элемента содержания сновидения, то вскоре приходишь к другому его элементу. Мои мысли по поводу сновидения восстанавливают связи, которые в самом сновидении не очевидны.

Если кто-нибудь ждет, что другие станут заботиться о его выгоде, не находя при этом выгоды для себя, разве не принято иронически спрашивать этого наивного человека: «Неужели вы полагаете, что то или иное делается ради ваших красивых глаз?» В таком случае речь г-жи Э. Л. в сновидении: «У вас же всегда были такие красивые глаза» — означает не что иное, как: «Люди всегда оказывали вам услуги; вы все получали даром». На самом деле, конечно, имело место обратное: за все хорошее, что делали мне другие, я дорого платил. По-видимому, на меня все же произвело впечатление, что вчера мне даром досталась карета, в которой мой друг отвез меня домой.

Однако приятель, у которого вчера мы были в гостях, часто делал меня своим должником. Совсем недавно я оставил неиспользованной возможность с ним расплатиться. От меня у него есть единственный подарок — античная чаша, на которой повсюду нарисованы глаза, так называемые Occhiale [очки] для защиты от Malocchio [сглаза]. Между прочим, он глазной врач. В этот же вечер я спросил его о пациентке, которую я направил к нему на прием для подбора очков.

Как я замечаю, почти все части содержания сновидения включены в новую взаимосвязь. Но я мог бы последовательным образом также спросить, почему в сновидении подается на стол именно шпинат. Потому что шпинат напоминает мне о небольшой сцене, произошедшей недавно за нашим семейным столом, когда мой ребенок — как раз тот, которого и в самом деле можно восхвалить за красивые глаза, — отказывался есть шпинат. В детстве я и сам вел себя точно так же; долгое время шпинат вызывал у меня отвращение, до тех пор пока мой вкус не изменился и эта зелень не стала моим любимым блюдом. Таким образом, упоминание этого кушанья воспоминание о последнем устанавливает связь между моей юностью и моим ребенком. «Будь доволен тем, что имеешь шпинат», — сказала мать маленькому гурману. «Есть дети, которые очень порадовались бы и шпинату». Это напоминает мне об обязанностях родителей по отношению к своим детям. Слова Гете:

«Вы вводите нас в жизнь,

И сам бедняк становится вам должным».

обнаруживают в этом контексте новый смысл.

Здесь я остановлюсь, чтобы окинуть взглядом предыдущие результаты анализа сновидения. Последовав за ассоциациями, которые присоединяются к отдельным, вырванным из их взаимосвязи элементам сновидения, я пришел к ряду мыслей и воспоминаний, в которых должен признать ценные проявления моей душевной жизни. Этот материал, обнаруженный благодаря анализу сновидения, находится в тесной связи с содержанием сновидения, но эта связь такова, что я никогда не смог бы вывести все, что было недавно найдено, из содержания сновидения. Сновидение не сопровождалось аффектом, было бессвязным и непонятным; по мере того как я развиваю мысли, стоящие за сновидением, я ощущаю интенсивные и хорошо обоснованные аффективные импульсы; мысли сами собой превосходно соединяются в логически связанные ряды, в которых определенные представления, выступая в роли центральных, возникают повторно. Такими не фигурирующими в самом сновидении представлениями в нашем примере являются противоположности корыстный — бескорыстный, элементы быть должным и делать даром. В этой ткани, которая раскрывается в процессе анализа, я мог бы еще крепче затянуть нити и сумел бы затем показать, что они сходятся в едином узле, но соображения не научного, а приватного характера удерживают меня от того, чтобы проделать эту работу публично. Мне пришлось бы разгласить многое из того, что пусть лучше останется моей тайной, поскольку на пути к ее разъяснению мне стали понятными всякого рода вещи, в которых мне себе самому не хочется признаваться. Но почему я не выбрал тогда другое сновидение, анализ которого был бы больше пригоден для сообщения и тем самым мог бы придать большую убедительность смыслу и взаимосвязанности материала, полученного посредством анализа? Ответ гласит: потому что каждое сновидение, которым я захочу заняться, приведет к точно таким же с трудом сообщаемым вещам и точно так же вынудит меня к соблюдению тайны. Точно так же я не избежал бы этого затруднения, если бы подверг анализу сновидение другого человека, разве что обстоятельства позволили бы отбросить любые сокрытия без вреда для доверившегося мне человека.

Идея, которая напрашивается мне уже сейчас, сводится к тому, что сновидение является своего рода заменой тех аффективных и богатых смыслом ходов мыслей, к которым я пришел по завершении анализа. Я еще не знаю процесса, который позволил из этих мыслей создать сновидение, но понимаю, что неправомерно изображать его как чисто телесный, психически незначительный процесс, возникший благодаря изолированной деятельности отдельных групп клеток мозга, пробудившихся ото сна.

Отмечу еще две вещи: что содержание сновидения намного короче, чем мысли, заменой которых я его объявляю, и что в качестве возбудителя сновидения анализ выявил незначительное событие накануне вечером.

Разумеется, я не стал бы делать столь далеко идущего вывода, если бы имел в своем распоряжении лишь один-единственный анализ сновидения. Но когда опыт мне показывает, что, следуя без критики за ассоциациями, от каждого сновидения я могу прийти к подобной цепочке мыслей, среди элементов которых повторяются составные части сна и которые продуманно и корректно связаны между собой, то малосущественное опасение, что замеченные в первый раз взаимосвязи могут оказаться случайностью, пожалуй, можно отбросить. В таком случае я считаю правомерным зафиксировать новую точку зрения, дав соответствующие названия. Сновидение, каким оно предстает мне в воспоминании, я противопоставляю материалу, обнаруженному посредством анализа, и называю первое явным содержанием сновидения, последнее — пока без дальнейшего разделения — скрытым содержанием сновидения. Теперь я оказываюсь перед двумя новыми, ранее не сформулированными проблемами: 1) каков психический процесс, который перевел скрытое содержание сновидения в явное, известное мне из воспоминания; 2) каков мотив или каковы мотивы, потребовавшие такой перевод? Процесс превращения скрытого содержания сновидения в явное я буду называть работой сновидения. Противоположность этой работе, которая осуществляет обратное превращение, я уже знаю в качестве работы анализа. Другие проблемы сновидения — вопрос о возбудителях сновидения, о происхождении материала сновидения, о возможном смысле сновидения и функции сновидения и о причинах забывания снов — я буду обсуждать на примере не явного, а вновь приобретенного скрытого содержания сновидения. Поскольку все противоречивые, равно как и неверные сведения в литературе о жизни во сне я свожу к незнанию скрытого содержания сновидения, раскрываемого только посредством анализа, я постараюсь впредь самым тщательным образом избегать смешения явного сновидения со скрытыми мыслями сна.

III

Превращение скрытых мыслей сновидения в явное содержание сна заслуживает нашего полного внимания как первый пример перехода психического материала из одного способа выражения в другой, из способа выражения, который нам понятен сразу, в другой, к пониманию которого мы можем прийти лишь благодаря руководству и стараниям, хотя и его нужно признать продуктом нашей душевной деятельности. Принимая во внимание отношение скрытого содержания сновидения к явному, сновидения можно разделить на три категории. Во-первых, мы можем выделить такие сновидения, которые полны смысла и вместе с тем понятны, то есть допускают включение в нашу душевную жизнь без посторонней помощи. Таких сновидений много; они по большей части коротки и в целом кажутся нам мало примечательными, поскольку лишены всего, что вызывает удивление или недоумение. Впрочем, их наличие является веским аргументом против учения, которое объясняет возникновение сновидения изолированной деятельностью отдельных групп клеток мозга; у них отсутствуют какие-либо признаки пониженной или расстроенной психической деятельности, и тем не менее мы никогда не оспариваем того, что по своему характеру — это сновидения, и не смешиваем их с продуктами бодрствования. Вторую группу образуют сновидения, которые хотя и являются связными и имеют ясный смысл, все-таки кажутся нам странными, потому что этот смысл мы не можем соотнести с нашей душевной жизнью. Это тот случай, когда, к примеру, нам снится, что некий любимый родственник умер от чумы, тогда как у нас нет оснований для подобного ожидания, беспокойства или предположения, и мы с удивлением себя спрашиваем: как я мог прийти к этой мысли? Наконец, к третьей группе относятся те сновидения, которые лишены того и другого, смысла и понятности, кажутся бессвязными, спутанными и бессмысленными. Подавляющее большинство продуктов нашего сновидения обнаруживает эти свойства, которыми обосновываются пренебрежительное отношение к сновидениям и врачебная теория об ограниченной душевной деятельности. Особенно в более длинных и сложных композициях сновидения лишь в редких случаях отсутствуют самые отчетливые признаки бессвязности.

Противопоставление явного и скрытого содержания сновидения, очевидно, имеет значение только для сновидений второй категории и еще более для третьей. Здесь мы обнаруживаем загадки, которые исчезают только тогда, когда явное сновидение заменяют скрытым содержанием мыслей, и на примере этого рода — на примере запутанного и непонятного сновидения — мы произвели приведенный выше анализ. Но вопреки нашему ожиданию мы столкнулись с мотивами, которые воспрепятствовали полному ознакомлению со скрытыми мыслями сновидения, а из-за повторения подобного опыта мы можем предположить, что между непонятным и спутанным характером сновидения и трудностями при сообщении мыслей сновидения существует очень тесная и закономерная взаимосвязь. Прежде чем исследовать природу этой взаимосвязи, мы с пользой для себя обратим свой интерес на более понятные сновидения первой категории, в которых явное и скрытое содержание совпадают, и, стало быть, работа сновидения, похоже, отсутствует.

Исследовать эти сны целесообразно еще и с другой точки зрения. Сновидения детей — именно такого рода, то есть они осмысленны и не кажутся странными, что — между делом заметим — служит еще одним контрдоводом против сведения сновидения к диссоциированной деятельности мозга во сне, ибо почему тогда такое понижение психических функций у взрослого должно относиться к характерным особенностям состояния сна, а у ребенка — нет? Но мы с полным правом можем ожидать, что разъяснение психических процессов у ребенка, у которого они значительно упрощены, окажется необходимой предварительной работой для психологии взрослого.

Итак, я сообщу несколько примеров сновидений, которые я собрал у детей. Одну девятнадцатимесячную девочку весь день держали на сухом пайке, потому что утром ее рвало, а, по словам няни, она навредила себе земляникой. Ночью, после дня голодания, можно было услышать, как она называет во сне свое имя и добавляет: «Зем(л)яника, клубника, яи(ч)ница, каша». Следовательно, ей снится, будто она ест, и из своего меню она выделяет именно то, что в ближайшее время, как она догадывается, достанется ей в малом количестве. — Точно так же об отказанном удовольствии снится сон 22-месячному мальчику, который за день до этого преподнес в подарок своему дяде корзинку со свежими вишнями, отведав из них, разумеется, лишь несколько штук. Он просыпается с радостным известием: «Ге(р)ман съел все вишни!» — Девочка, которой было тогда три с четвертью года, днем каталась на лодке по озеру, и эта прогулка показалась ей недостаточно долгой, ибо, когда нужно было высаживаться из лодки, она заплакала. На следующее утро она рассказала, что ночью каталась по озеру, то есть продолжила прерванную прогулку. — Мальчик пяти с четвертью лет, похоже, остался не очень доволен пешей прогулкой по окрестностям горы Дахштайн; как только показывалась новая гора, он тут же спрашивал, не Дахштайн ли это, а затем отказался вместе со всеми пройти к водопаду. Его поведение приписали усталости, но оно нашло лучшее объяснение, когда на следующее утро он рассказал свой сон, будто он взобрался на Дахштайн. Он, видимо, ожидал, что подъем на Дахштайн и будет целью прогулки, и расстроился, когда не увидел вожделенную гору. Сон возместил ему то, чего не принес ему день. — Точно так же повело себя сновидение шестилетней девочки, чей отец ввиду позднего времени прервал прогулку, не достигнув намеченной цели. На обратном пути она заметила дорожный знак с названием другого излюбленного места для загородных прогулок, и отец пообещал в другой раз сводить ее и туда тоже. На следующее утро она встретила отца с известием, что ей приснилось, будто она побывала с отцом и в том, и в другом месте.

В этих детских сновидениях бросается в глаза нечто общее. Все они исполняют желания, которые зародились днем и остались неосуществленными. Они представляют собой простые и неприкрытые исполнения желаний.

Не чем иным, как исполнением желания, является также следующее на первый взгляд не совсем понятное детское сновидение. Одну четырехлетнюю девочку, пораженную полиомиелитом, привезли из деревни в город; здесь она переночевала у бездетной тети в большой — для нее, разумеется, чрезмерно большой — кровати. На следующее утро она рассказала, что ей приснилось, будто кровать была ей слишком мала, так что ей не хватало места. Разъяснение этого сновидения как исполнения желания оказывается простым, если вспомнить о том, что «быть большим» является желанием, которое зачастую выражается также открыто. Большие размеры кровати слишком настойчиво напоминали маленькой хвастунишке о ее малом росте; поэтому она скорректировала во сне неприятное ей соотношение и стала теперь настолько большой, что большая кровать оказалась для нее слишком маленькой.

Даже если содержание детских снов усложняется и утончается, всякий раз их очень легко трактовать как исполнение желания. Одному восьмилетнему мальчику снилось, будто он ехал с Ахиллом на колеснице, которой управлял Диомед. По достоверным сведениям, накануне днем он погрузился в чтение мифов о греческих героях; легко установить, что он взял этих героев за образец, и сожалел, что не жил в их время.

Из этой небольшой подборки сразу проясняется вторая особенность детских снов, их связь с дневной жизнью. Желания, которые в них исполняются, оставались от дня, как правило, от предыдущего, и в бодрствующем мышлении были наделены интенсивной эмоциональной окраской. Несущественное и безразличное или то, что кажется таковым ребенку, в содержание сновидения не вошло.

Также и у взрослых можно подобрать многочисленные примеры таких сновидений инфантильного типа, которые, однако, как уже отмечалось, по большей части скудны содержанием. Так, например, ряд людей регулярно отвечают на ночную жажду сновидением о питье, которое, стало быть, стремится устранить раздражение и продолжить сон. У некоторых людей такие сновидения об удобстве часто бывают перед пробуждением, когда приближается время вставать. Им тогда снится, будто они уже встали, стоят возле умывальника или уже находятся в школе, в бюро и т.п., где они должны быть к определенному времени. В ночь перед намеченной поездкой нередко снится, что ты уже прибыл к месту назначения; перед театральным представлением, вечеринкой сновидение нередко предвосхищает — словно от нетерпения — ожидаемое удовольствие. В других случаях сновидение выражает исполнение желания не столь непосредственно; чтобы распознать исполнение желания, требуется установить некую связь, сделать вывод, то есть начать работу по толкованию. Так, например, когда муж рассказывает мне сон своей молодой жены, что у нее наступили месячные. Я должен вспомнить о том, что молодая женщина предполагает беременность, если у нее отсутствуют месячные. В таком случае сообщение сновидения представляет собой указание на беременность, и его смысл состоит в том, что оно демонстрирует исполненным желание: пусть еще какое-то время беременности не будет. В необычных и экстремальных условиях такие сновидения инфантильного свойства становятся особенно частыми. Руководитель одной полярной экспедиции сообщает, к примеру, что во время зимовки во льдах при однообразном питании и скудном рационе его команде регулярно, как детям, снились сны об обильной трапезе, о горах табака и о родном доме.

Совсем нередко из более длинного, сложного и в целом запутанного сновидения выделяется особенно ясная часть, содержащая несомненное исполнение желания, но вместе с тем спаянная с другим, непонятным материалом. Когда пытаешься проанализировать вроде бы прозрачные сновидения взрослых, то к своему удивлению узнаешь, что они редко бывают такими простыми, как детские сны, и что за исполнением желания у них скрывается еще и другой смысл.

Разумеется, было бы простым и удовлетворительным решением загадки сновидения, если бы аналитическая работа позволила нам свести также бессмысленные и запутанные сновидения взрослых к инфантильному типу исполнения интенсивно ощущаемого дневного желания. Но чисто внешне это ожидание не подтверждается. Сновидения взрослых по большей части полны самым безразличным и странным материалом, и в их содержании нельзя заметить ничего, что бы указывало на исполнение желания.

Но прежде чем мы оставим инфантильные сновидения, неприкрытые исполнения желаний, не упустим возможности упомянуть давно замеченную главную особенность сновидения, которая в наиболее чистом виде проявляется именно в этой группе. Каждое из этих сновидений я могу заменить пожеланием: «Эх, если бы прогулка по озеру была подольше!»; «Эх, если бы я был уже умыт и одет!»; «Эх, если бы я мог оставить вишни себе, а не отдавать их дяде!». Но сновидение дает нечто большее, нежели этот оптатив. Оно демонстрирует желание как уже исполненное, изображает это исполнение как реальное и в настоящем времени, а материал для изображения сновидения состоит преимущественно — хотя и не исключительно — из ситуаций и по большей части из зрительных образов. Стало быть, также и в этой группе не отсутствует полностью своего рода преобразование, которое можно охарактеризовать как работу сновидения: мысль, стоящая в желательном наклонении, заменяется представлением в настоящем.

Обложка первого издания

«Толкования сновидений З. Фрейда (1900)

IV

Мы склонны допустить, что такой перенос в ситуацию имел место также и в запутанных сновидениях, хотя мы не можем знать, затрагивал ли он оптатив и здесь тоже. Приведенный в начале пример сновидения, на анализе которого мы остановились немного подробней, дает нам повод — по крайней мере в двух случаях — предположить нечто подобное. В анализе обнаруживается, что моя жена за столом занимается другими людьми, и это мне неприятно; сновидение же содержит полную противоположность этому: персона, которая замещает мою жену, полностью разворачивается ко мне. Но какому желанию может дать неприятное переживание лучший повод, как не тому, чтобы случилось обратное, как это и произошло в сновидении? В точно такой же связи находится горькая мысль в анализе, что мне ничего не доставалось даром, со словами женщины в сновидении: «У вас же всегда были такие красивые глаза». Таким образом, часть противоречий между явным и скрытым содержанием сновидения можно свести к исполнению желания.

Но более очевидным является другой продукт работы сновидения, благодаря которому возникают некогерентные сны. Если сравнить на любом примере количество элементов представления или объем записи в сновидении и в мыслях сна, к которым приводит анализ и след которых вновь обнаруживается в сновидении, то нельзя усомниться в том, что работа сновидения произвела здесь грандиозное уплотнение, или сгущение. О масштабе этого сгущения вначале нельзя составить суждения; но оно впечатляет тем больше, чем глубже проникаешь в анализ сна. Тогда нельзя найти ни одного элемента сновидения, от которого ассоциативные нити не расходились бы по трем или более направлениям, ни одной ситуации, которая не была бы составлена из трех или более впечатлений и переживаний. Так, например, мне приснилось однажды нечто вроде плавательного бассейна, в котором по всем направлениям плавали люди; в одном месте на краю бассейна стоял человек, который наклонился к одному из купающихся, словно намереваясь его вытащить. Ситуация была составлена из воспоминания об одном происшествии из пубертатного возраста и из двух картин, одну из которых я видел незадолго перед сновидением. Этими двумя картинами были «Сюрприз в купальне» Швинда из цикла «Прекрасная Мелюзина» (см. разбегающихся купальщиц) и «Всемирный потоп» одного итальянского мастера. Небольшое же происшествие состояло в том, что мне довелось наблюдать, как в плавательной школе дежурный по бассейну помогал выйти из воды одной даме, которая задержалась вплоть до наступления времени, отведенного для мужчин. — Ситуация в выбранном примере вызывает у меня во время анализа небольшой ряд воспоминаний, каждое из которых что-то внесло в содержание сновидения. Прежде всего, это небольшая сцена, относящаяся к периоду моего ухаживания, о которой я уже говорил; произошедшее тогда пожатие руки под столом привнесло в сновидение деталь «под столом», о которой я вспомнил задним числом. О том, чтобы «развернуться» ко мне, тогда, конечно, не было и речи. Из анализа я знаю, что этот элемент является исполнением желания через противоположность и относится к поведению моей жены за табльдотом. Но за этим недавним воспоминанием скрывается совершенно аналогичная, но намного более важная сцена в период нашей помолвки, которая поссорила нас на весь день. Доверительность — положить руку на колено — относится к совершенно другому контексту и к совершенно другим людям. Этот элемент сновидения сам становится отправной точкой двух особых рядов воспоминаний и т.д.

Разумеется, материал из мыслей сновидения, который скомпоновался для изображения ситуации во сне, с самого начала должен быть пригодным для такого использования. Для этого во всех компонентах должен присутствовать как минимум один общий элемент. Работа сновидения поступает тогда точно так же, как Фрэнсис Гальтон при изготовлении своих семейных фотографий. Она, так сказать, накладывает различные компоненты друг на друга; затем общие черты выделяются, а несовпадающие детали чуть ли не затушевывают друг друга. Этот процесс изготовления отчасти объясняет также и своеобразную размытость многочисленных элементов содержания сновидения. Толкование сновидений, основывающееся на таком понимании, формулирует следующее правило: если при анализе неопределенность можно разложить на альтернативу «либо — либо», то для толкования ее надо заменить союзом «и» и сделать каждый член мнимой альтернативы независимым исходным пунктом серии мыслей.

Там, где такого общего между мыслями сновидения нет, работа сновидения пытается его создать, чтобы обеспечить общее изображение во сне. Самый удобный способ приблизить друг к другу две мысли сновидения, которые пока не имеют ничего общего между собой, заключается в изменении вербального выражения для одной из них, тогда как другая мысль подстраивается под него благодаря соответствующему перетеканию в другое выражение. Это такой же процесс, как при стихосложении, когда созвучие заменяет искомое общее. Значительная часть работы сновидения заключается в создании таких часто весьма забавных, но часто кажущихся неестественными промежуточных мыслей, которые простираются от совместного изображения в содержании сновидения до разных по форме и сущности мыслей сна, мотивированных поводами к сновидению. Также и при анализе нашего примера сна я нахожу подобный случай преобразования мысли с целью согласования ее с другой мыслью, по существу чуждой ей. При продолжении анализа я наталкиваюсь на мысль: «Мне тоже хочется однажды получить что-нибудь даром»; но эта форма для содержания сновидения непригодна. Поэтому он заменяется новой: «Мне хочется чем-нибудь насладиться без “затрат” [Kosten]».

Слово Kosten своим вторым значением [пробовать] тут вписывается в круг представлений понятия табльдот и может найти свое изображение через подаваемый во сне шпинат. Когда у нас ставят на стол кушанье, которое отвергается детьми, мать сначала ласково уговаривает детей: «Попробуйте [kosten] хоть чуть-чуть». Хотя поначалу и кажется странным, что работа сновидения столь решительно использует двусмысленность слов, но по мере накопления опыта выясняется, что это совершенно обычное явление.

Работой сгущения в сновидении объясняются также определенные составные части его содержания, которые присущи только ему и не встречаются в бодрствующем представлении. Это собирательные и смешанные персонажи и странные смешанные образования, творения, сопоставимые с животными композициями в фантазии восточных народов, которые, однако, уже закрепились в нашем мышлении, приняв застывшую форму, тогда как композиции сновидения в неисчерпаемом богатстве постоянно образуются заново. Каждый знает такие образы из своих собственных снов; способы их производства очень разнообразны. Я могу составить собирательный персонаж, наделив его отличительными чертами двух разных людей, или дав ему внешность одного человека и при этом назвав его во сне именем другого, или я могу визуально представить одного человека, но поместить его в ситуацию, в которой находился другой. Во всех этих случаях объединение различных людей в единственного их представителя в содержании сновидения рационально, оно должно означать «и», «словно», уподобление реальных людей в определенном смысле, который может быть упомянут и в самом сновидении. Но, как правило, эту общность слитых воедино людей можно отыскать только посредством анализа, а в содержании сновидения на нее просто указывается через образование смешанного персонажа.

Такое же многообразие способов производства и это же правило распутывания относятся к неизмеримо богатым смешанным образам содержания сновидения, примеры которых мне, пожалуй, приводить не нужно. Они перестанут казаться нам странными, если мы решим не сопоставлять их с объектами восприятия в бодрствовании, а вспомним о том, что они представляют собой продукт сгущения в сновидении и в сокращенном виде метко подчеркивают общее свойство скомбинированных объектов. И здесь тоже общее в них по большей части можно установить из анализа. Словно содержание сновидения просто нам говорит: «Все эти вещи имеют общее Х». Разложение таких смешанных образов посредством анализа часто кратчайшим путем приводит к значению сновидения. Так, мне однажды приснилось, что я вместе с одним из моих бывших университетских учителей, сижу на скамье, которая начинает быстро двигаться вперед посреди других скамеек. Это была комбинация лекционного зала и движущейся дорожки. Дальнейшее прослеживание этой мысли я пропущу. В другой раз я сижу в вагоне и держу на коленях предмет, по форме похожий на шляпу-цилиндр, но сделанную из прозрачного стекла. Ситуация заставляет меня тут же вспомнить пословицу: «Со шляпой в руке ты пройдешь по всей стране». Стеклянный цилиндр коротким окольным путем напоминает об Ауэровой горелке, и вскоре я понимаю, что хочу сделать изобретение, которое поможет мне стать таким же богатым и независимым, как мой соотечественник, доктор Ауэр фон Вельсбах, и что тогда я предпочту путешествовать вместо того, чтобы сидеть в Вене. Во сне я путешествую с моим изобретением — стеклянным цилиндром, который, правда, пока еще не вошел в обиход. Работа сновидения особенно любит изображать два противоположных представления посредством одного и того же смешанного образа. Например, когда женщина видит во сне, что держит в руке высокий цветочный стебель, подобно ангелу на изображениях благовещения девы Марии (ее называют непорочной девой Марией), но стебель покрыт крупными белыми цветами, похожими на камелии (противоположность невинности — дама с камелиями).

Добрую долю того, что мы узнали о сгущении в сновидении, можно обобщить в формуле: каждый элемент содержания сновидения сверхдетерминирован материалом мыслей сновидения, ведет свое происхождение не от одного элемента сновидения, а от целого ряда таковых, которые отнюдь не обязаны быть близки друг к другу в мыслях сновидения, а могут принадлежать к самым разным областям переплетения мыслей. Элемент сновидения в истинном смысле является представительством в содержании сна всего этого разрозненного материала. Но анализ раскрывает еще и другую сторону сложного отношения между содержанием и мыслями сновидения. Подобно тому, как от каждого элемента сновидения связи ведут к нескольким мыслям сновидения, так и мысль сновидения, как правило, представлена более чем одним элементом сна; нити ассоциаций не просто следуют от мыслей сновидения к содержанию сна, а по пути многократно перекрещиваются и переплетаются.

Наряду с превращением мысли в ситуацию («драматизацией») сгущение является наиболее важной и своеобразной особенностью работы сновидения. Но о мотиве, который мог бы вынудить к такому сжатию содержания, нам пока еще ничего не известно.

V

В сложных и запутанных сновидениях, которые сейчас нас интересуют, все впечатление о несходстве между содержанием и мыслями сновидения нельзя сводить к сгущению и драматизации. Имеются свидетельства о влиянии третьего фактора, которые достойны тщательного разбора.

Если посредством анализа мне удается прийти к знанию о мыслях сна, то прежде всего я замечаю, что явное содержание сновидения обрабатывает совершенно иной материал, нежели скрытый. Правда, это лишь видимость, которая при более точном исследовании улетучивается, ибо в конечном счете все содержание сна я нахожу исполненным в мыслях сновидения, а почти все мысли сновидения снова представленными содержанием сна. Но от этого различия кое-что все-таки сохраняется. То, что в сновидении было представлено широко и отчетливо как существенное содержание, после анализа должно удовольствоваться подчиненной ролью среди мыслей сновидения, а то, что по свидетельству моих чувств претендовало среди мыслей сновидения на наибольшее внимание, либо отсутствует вовсе, либо представлено отдаленными намеками в неясной области сновидения. Я могу описать этот факт следующим образом: во время работы сновидения психическая интенсивность переходит от мыслей и представлений, которым она принадлежит по праву, к другим, которые, на мой взгляд, права на такой акцент не имеют. Ни один другой процесс не способствует в такой мере тому, чтобы скрыть смысл сновидения и сделать для меня непонятной связь между содержанием и мыслями сновидения, как этот. В этом процессе, который я назвал бы смещением в сновидении, я вижу также, что психическая интенсивность, значимость или аффективная способность мыслей переходят в чувственную живость. Самое отчетливое в содержании сновидения сразу же кажется мне и самым важным; но именно в нечетком элементе сновидения я часто могу распознать самого непосредственного потомка главной мысли сновидения.

То, что я назвал смещением в сновидении, я мог бы также обозначить как переоценку психических ценностей. Но я не дам исчерпывающей оценки феномену, если не добавлю, что эта работа по смещению, или переоценке, в отдельных сновидениях совершается с переменной степенью интенсивности. Есть сновидения, которые возникли почти без какого-либо смещения. Они одновременно осмысленны и понятны, как, например, знакомые нам незамаскированные сны об исполнении желания. В других сновидениях ни одна часть мыслей сновидения не сохранила присущую ей собственную психическую ценность, или оказывается, что все важное в мыслях сновидения заменено второстепенным, а между ними можно выявить целый ряд переходов. Чем невнятней и запутанней сновидение, тем большее участие в его образовании можно приписать моменту смещения.

Наш выбранный для анализа пример обнаруживает, по меньшей мере, такое сильное смещение, что его содержание, похоже, центрируется иначе, чем мысли сновидения. На передний план содержания сновидения выходит ситуация, где женщина делала мне авансы; основной вес в мыслях сновидения лежит на желании когда-нибудь насладиться бескорыстной любовью, которая «ничего не стоит», и эта идея скрыта за оборотом речи о красивых глазах и отдаленным намеком, содержащимся в слове «шпинат».

Упразднив посредством анализа смещение в сновидении, мы приходим к кажущимся совершенно надежными сведениям о двух вызывающих много споров проблемах сновидения, о возбудителе сна и о связи сновидения с жизнью в бодрствовании. Есть сны, которые непосредственно выдают свою связь с событиями дня; в других нельзя обнаружить и следа такой связи. Но если затем взять себе в помощники анализ, то можно показать, что каждое сновидение без каких-либо исключений связано с впечатлением последних дней — наверное, правильнее сказать: последнего дня перед сновидением (дня накануне сновидения). Впечатление, которому достается роль возбудителя сновидения, может быть таким важным, что то, что продолжает занимать нас в бодрствовании, не кажется чудом, и в этом случае мы справедливо говорим о сновидении, что оно служит продолжением важных интересов бодрствующей жизни. Но обычно, когда в содержании сновидения обнаруживается связь с дневным впечатлением, это впечатление столь незначительно, несущественно и достойно забвения, что мы и сами можем вспомнить о нем не без некоторого труда. В таком случае кажется, что само содержание сновидения, даже если оно связное и понятное, занимается самыми безразличными мелочами, которые в бодрствовании не были бы достойны нашего интереса. Значительная часть пренебрежительного отношения к сновидению проистекает из этого предпочтения безразличного и ничтожного в содержании сна.

Анализ разрушает внешнюю видимость, на которой основано это пренебрежительное суждение. Там, где сновидение выдвигает на передний план в качестве возбудителя сна индифферентное впечатление, анализ регулярно выявляет значимое, действительно волнующее переживание, которое входит в обширные ассоциативные связи с безразличным и заменяется им. Там, где содержание сновидения обрабатывает маловажный и неинтересный материал представлений, анализ раскрывает многочисленные ассоциативные пути, посредством которых это неценное связывается с самым ценным в психической оценке индивида. Когда вместо действительно волнующего впечатления в содержание сновидения попадает индифферентное, а вместо действительно интересного материала — безразличный, то все это лишь результат работы смещения. Если ответить на вопросы о возбудителях сновидения и о связи между сновидением и повседневной жизнью в соответствии с новыми взглядами, полученными при замене явного содержания сновидения скрытым, то тогда нужно сказать: сновидение никогда не занимается теми вещами, которые не достойны занимать нас также и днем, и мелочами, которые не волнуют нас днем и не способны преследовать нас во сне.

Каков же возбудитель сновидения в примере, выбранном для анализа? Действительно незначительное событие — друг обеспечил мне бесплатную поездку в карете. В сновидении ситуация за табльдотом содержит намек на этот индифферентный повод, ибо в разговоре я поставил карету с таксометром в параллель с табльдотом. Но я могу также указать и на значимое событие, которое представлено этим незначительным. Несколько дней назад я потратил большую сумму денег на дорогого мне члена моей семьи. Неудивительно, что в мыслях сновидения говорится: если бы этот человек был мне благодарен за это, то эта любовь не была бы «бесплатной». Бесплатная же любовь среди мыслей сновидения находится на переднем плане. То обстоятельство, что не так давно я несколько раз ездил в карете с данным родственником, приводит к тому, что поездка с моим другом в карете напоминает мне об отношениях с тем другим человеком. Индифферентное впечатление, становящееся благодаря таким связям возбудителем сновидения, должно отвечать еще одному условию, которое к действительному источнику сновидения не относится; оно всегда должно быть недавним, происходить от прошедшего дня.

Я не могу оставить тему смещения в сновидении, не упомянув удивительный процесс при образовании сновидения, когда сгущение и смещение эффективно взаимодействуют. При рассмотрении сгущения мы уже познакомились со случаем, когда два представления в мыслях сновидения, имеющие нечто общее, точку соприкосновения, в содержании сновидения заменяются смешанным представлением, в котором более отчетливое ядро соответствует общему в них, а неясные детали — особенностям того и другого. Если к этому сгущению добавляется смещение, то это приводит к образованию не смешанного представления, а некоего среднего общего, которое по отношению к отдельным элементам ведет себя так, как равнодействующая в параллелограмме сил — по отношению к своим компонентам. Так, например, в содержании одного из моих сновидений речь идет об инъекции пропилена. В анализе я сначала прихожу лишь к индифферентному, действенному в качестве возбудителя сна событию, в котором некую роль играет амилен. Перестановку амилена и пропилена я пока объяснить не могу. Но к кругу мыслей этого же сновидения относится также воспоминание о первом посещении Мюнхена, где на меня произвели впечатление Пропилеи. Дальнейший анализ позволяет предположить, что воздействие этого второго круга представлений на первый повинно в смещении от амилена к пропилену. Пропилен — это, так сказать, промежуточное представление между амиленом и Пропилеями и поэтому благодаря одновременному сгущению и смещению по типу компромисса попадает в содержание сновидения.

Еще настоятельней, чем при сгущении, здесь, при работе смещения, проявляется потребность отыскать мотив для этих загадочных стараний работы сна.

VI

Если ответственность за то, что в содержании сна не находят или не распознают мысли сновидения, не догадываясь о мотиве такого искажения, можно возложить прежде всего на работу смещения, то другой, более мягкий способ преобразования, которое совершается с мыслями сновидения, приводит к раскрытию нового, но простого для понимания результата работы сна. Близлежащие мысли сновидения, которые развиваются благодаря анализу, часто обращают на себя внимание своим необычным облачением; они как будто не существуют в прозаичных речевых формах, которыми предпочитает пользоваться наше мышление, а скорее изображаются символически посредством метафор и аллегорий, как в образном поэтическом языке. Причину такой степени связанности в выражении мыслей сна найти нетрудно. Содержание сновидения преимущественно состоит из наглядных ситуаций; поэтому мысли сновидения сначала должны подвергнуться корректировке, которая делает их пригодной для такого способа изображения. Представьте себе, например, задачу заменить фразы из политической статьи или заключительной речи защитника или прокурора в зале суда последовательностью графических рисунков, и тогда вы легко поймете изменения, к которым вынуждает работу сновидения учет изобразительных возможностей в содержании сна.

Среди психического материала мыслей сновидения постоянно встречаются воспоминания о впечатляющих событиях — нередко из раннего детства, — которые, следовательно, самим сновидцем понимались как ситуации с преимущественно визуальным содержанием. Там, где это возможно, эта составная часть мыслей сна оказывает определяющее влияние на формирование содержания сновидения, словно точка кристаллизации, притягивая и распределяя материал сновидения. Ситуация в сновидении часто является не чем иным, как модифицированным и усложненным включениями повторением такого впечатляющего события; и наоборот, сновидение очень редко доносит верные и несмешанные репродукции реальных сцен.

Но содержание сновидения не состоит исключительно из ситуаций, а включает в себя также разрозненные фрагменты зрительных образов, речей и даже части не подвергшихся изменению мыслей. Поэтому, пожалуй, нам будет небезынтересно в самом сжатом виде рассмотреть средства изображения, которыми располагает работа сновидения, чтобы в своеобразном способе выражения воспроизвести свои мысли.

Мысли сновидения, о которых мы узнаем благодаря анализу, предстают перед нами как психический комплекс, имеющий самое запутанное строение. Его части находятся в самых разных логических отношениях друг с другом; они образуют передний и задний план, условия, отступления, пояснения, свидетельства и возражения. Почти всегда рядом с одним ходом мыслей находится конкурирующий с ним противник. В этом материале нет ни одного свойства, которого мы бы не знали из нашего бодрствующего мышления. Но чтобы из всего этого получилось сновидение, этот психический материал необходимо подвергнуть прессовке, которая его интенсивно сгущает, внутреннему измельчению и смещению, которое словно создает новые поверхности, и избирательному воздействию составных частей, наиболее пригодных для образования ситуации. Учитывая происхождение этого материала, такой процесс заслуживает названия «регрессия». Логические связи, которые доселе скрепляли психический материал, при этом преобразовании в содержание сна теперь исчезают. Работа сновидения берет для обработки только объективное, так сказать, содержание мыслей сна. На аналитическую работу возлагается задача установить связь, уничтоженную работой сновидения.

Таким образом, средства выражения сновидения можно назвать скудными по сравнению с вербальными средствами выражения нашего мышления. И все же сновидение не обязано полностью отказываться от передачи логических отношений между мыслями сна; напротив, довольно часто ему удается их заменить формальными свойствами собственной структуры.

Прежде всего, сновидение обеспечивает неоспоримую взаимосвязь между всеми частями мыслей сна, объединяя этот материал в одну ситуацию. Оно воспроизводит логическую связь как приближение во времени и пространстве, подобно художнику, объединяющему всех поэтов в образе Парнаса, которые на вершине горы никогда вместе не собирались, но понятийно, наверное, образуют сообщество. Оно продолжает использовать этот способ представления и в деталях, и часто, когда в содержании сновидения два элемента изображаются рядом друг с другом, это означает особенно близкую связь между тем, что им соответствует в мыслях сна. Впрочем, здесь надо отметить, что все сновидения, произведенные в течение одной ночи, обнаруживают при анализе свое происхождение из одного и того же круга мыслей.

Каузальная связь между двумя мыслями либо остается без изображения, либо заменяется последовательностью двух разных по длительности частей сновидения. Это изображение часто бывает инвертировано, когда начало сновидения подразумевает заключение, а его окончание — предпосылку. Непосредственное превращение одной вещи в другую в сновидении, по-видимому, изображает отношение причины и следствия.

Альтернативу «либо — либо» сновидение никогда не выражает, а включает оба ее члена как равноправные в одну и ту же взаимосвязь. То, что альтернативу «либо — либо», которая используется при воспроизведении сновидения, нужно передавать союзом «и», я уже упоминал.

Представления, которые противоречат друг другу, выражаются в сновидении преимущественно с помощью одного и того же элемента[1]. Слова «нет», похоже, для сновидения не существует. Противоположность между двумя мыслями, отношение инверсии, находит в сновидении весьма примечательное изображение. Она выражается в том, что другая часть содержания сновидения — как будто задним числом — обращается в свою противоположность. С другим способом выразить противоречие мы познакомимся позже. Также и столь часто встречающееся в сновидении ощущение заторможенного движения служит изображению противоречия между импульсами, конфликта воли.

Одному-единственному из всех логических отношений, отношению подобия, общности, соответствия, механизм образования сновидения приносит огромную выгоду. Работа сновидения пользуется этими случаями как опорными пунктами для сгущения в сновидении, вовлекая все, что обнаруживает такое согласование, в новое единство.

Этой краткой серии общих замечаний, разумеется, недостаточно, чтобы оценить всю полноту формальных изобразительных средств сновидения, используемых для передачи логических отношений в мыслях сна. Отдельные сновидения работали в этом смысле более тонко или более небрежно, они более или менее тщательно придерживались имевшегося перед ними текста, в большей или меньшей мере пользовались вспомогательными средствами работы сновидения. В последнем случае они кажутся темными, запутанными, бессвязными. Но там, где сновидение кажется явно абсурдным, включает в свое содержание очевидную бессмыслицу, оно поступает так преднамеренно и своим кажущимся пренебрежением всеми логическими требованиями выражает часть интеллектуального содержания мыслей сна. Абсурдность в сновидении означает противоречие, насмешку и глумление в мыслях сна. Поскольку это объяснение является самым веским возражением против мнения, согласно которому сновидение возникает вследствие диссоциированной, некритичной умственной деятельности, я подкреплю его примером.

Один мой знакомый, господин М., подвергся в одной статье нападкам со стороны, не больше и не меньше, как самого Гёте, по нашему общему мнению, с неоправданной горячностью. Этими нападками господин М. был, разумеется, уничтожен. Он горько жалуется на это, сидя в обществе за столом, но его уважение к Гёте от этих личных переживаний нисколько не пострадало. Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения, которые кажутся мне неправдоподобными. Гёте умер в 1832 году; поскольку его нападки на М. должны были произойти раньше, получается, что М. был тогда совсем молодым человеком. Мне представляется, что ему было восемнадцать лет. Но я не знаю точно, какой у нас сейчас год, и, таким образом, все расчеты погружаются в темноту. Ко всему прочему, эти нападки содержатся в известной статье Гёте «Природа».

Бессмыслица этого сновидения покажется еще более вопиющей, если я сообщу, что господин М. — молодой коммерсант, которому все поэтические и литературные интересы чужды. Но когда я приступлю к анализу этого сна, мне, наверное, удастся показать, как много «методы» кроется за этой бессмыслицей. Сновидение черпает свой материал из трех источников:

1. Господин М., с которым я познакомился в одном обществе за столом, однажды попросил меня обследовать его брата, у которого обнаруживаются признаки нарушения умственной деятельности. Во время беседы с больным произошла неприятная сцена: он безо всякого повода стал нападать на брата, намекая на его похождения в юности. Я спросил больного, когда он родился (год смерти в сновидении), и несколько раз заставил его произвести несложные вычисления, чтобы определить степень ослабления памяти.
2. Один медицинский журнал, на обложке которого красовалось также и мое имя, поместил прямо-таки «уничтожающий» критический отзыв одного совсем молодого референта на книгу моего друга Ф. из Берлина. Я обратился к редактору, который хотя и высказал свое сожаление, но не обещал что-либо поправить. После этого я разорвал свои отношения с журналом, а в своем письменном отказе выразил редактору надежду, что наши личные отношения от этого случая не пострадают. Это и есть, собственно, источник сновидения. Отказ опубликовать сочинение моего друга произвел на меня глубокое впечатление. Оно содержало, по моему мнению, фундаментальное биологическое открытие, которое только сейчас, спустя много лет, начинает радовать коллег.
3. Одна пациентка недавно рассказала мне о психическом заболевании ее брата, который впал в буйное помешательство с криком: «Природа, природа! [Natur]» Врачи полагали, что эти восклицания объясняются чтением прекрасной статьи Гёте и указывают на переутомление больного от своих занятий. Я же высказал мнение, что мне представляется более предпочтительным трактовать возглас «Природа!» в том сексуальном значении, которое у нас знают даже малообразованные люди. И тот факт, что несчастный больной впоследствии изуродовал себе половые органы, свидетельствовал, по меньшей мере, что я не так уж и был неправ. Когда случился первый припадок, больному было 18 лет.

В содержании сновидения за «я» прежде всего скрывается мой друг, с которым так нехорошо обошлась критика. («Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения».) Книга моего друга посвящена как раз временным соотношениям жизни и сводит также продолжительность жизни Гёте к очень важному в биологии числу дней. Но это «я» уподобляется паралитику («Я не знаю точно, какой у нас сейчас год»). Следовательно, сновидение изображает, что мой друг ведет себя как паралитик, и принимает при этом абсурдный характер. Но мысли сновидения гласят иронически: «Естественно [natürlich], он — дурак, сумасшедший, а вы — гении, и лучше всех во всем разбираетесь. А, может быть, наоборот?» И это «наоборот» широко представлено в содержании сновидения: Гёте нападает на молодого человека; это абсурдно, тогда как совсем молодой человек в наше время легко мог бы раскритиковать великого Гёте.

Я бы сказал, что ни одно сновидение не задается другими импульсами, кроме как эгоистическими. «Я» в сновидении заступается на самом деле не только за моего друга, но и за меня самого. Я отождествляю себя с ним, потому что судьба его открытия кажется мне образцом того, как будут приняты мои собственные находки. Когда я выступлю со своей теорией, выделяющей сексуальность в этиологии психоневротических расстройств (см. намек на восемнадцатилетнего больного, восклицавшего «Природа, природа!»), я встречу такую же критику, и над ней точно так же смеются уже сейчас.

Продолжая прослеживать мысли сновидения, я всегда нахожу только глумление и насмешку как коррелят абсурдностей сна. Находка в Лидо возле Венеции треснувшего бараньего черепа, как известно, подсказала Гёте идею так называемой позвоночной теории черепа. — Мой друг гордится, что, будучи студентом, поднял целую бурю для устранения одного старого профессора, который, имея заслуги в прошлом (помимо прочего и в этом разделе сравнительной анатомии), теперь вследствие старческого слабоумия стал неспособным к преподаванию. Организованная им агитация помогла выйти из неприятного положения, возникшего из-за того, что в немецких университетах не установлен возрастной предел научной деятельности. — А ведь возраст не защищает от глупости. — На протяжении нескольких лет я имел честь служить в местной больнице под начальством старшего врача, который, будучи дряхлым, уже с десяток лет явно слабоумным, имел право продолжать занимать свою ответственную должность. Здесь мне вспоминается одна характеристика после находки в Лидо. — В отношении этого человека некогда молодые коллеги в больнице сделали перевод популярной тогда уличной песенки: «Ни один Гёте этого не описал, ни один Шиллер этого не воспел» и т.д.

VII

Мы еще не подошли к концу в оценке работы сновидения. Мы вынуждены приписать ей, помимо сгущения, смещения и наглядной переработки психического материала, еще и другую деятельность, вклад которой, правда, можно распознать не во всех сновидениях. Я не буду подробно описывать эту часть работы сновидения, а хочу только отметить, что о ее сущности проще всего составить себе представление, если предположить — быть может, не совсем верно, — что она воздействует на уже сформированное содержание сновидения лишь по прошествии времени. Ее деятельность заключается в том, чтобы упорядочить составные части сновидения таким образом, чтобы они сложились в единую взаимосвязь, в единую композицию сновидения. Таким образом сновидение приобретает своего рода фасад, который, правда, не везде покрывает его содержание; при этом оно получает первое предварительное толкование, которое подкрепляется вставками и легкими видоизменениями. Однако такая обработка содержания сновидения становится возможной лишь благодаря тому, что она смотрит на все сквозь пальцы, она и не дает ничего большего, нежели явное непонимание мыслей сновидения, и когда мы приступаем к анализу сновидения, нам нужно сначала избавиться от этой попытки истолкования.

В этой части работы сновидения ее мотивация особенно прозрачна. Речь идет о стремлении к ясности, которое и побуждает к этой последней переработке сновидения; но тем самым раскрывается также и происхождение этой деятельности. Она направлена на находящееся перед ней содержание сновидения, точно так же, как наша обычная психическая деятельность, как правило, направляется на предлагаемое ей содержание восприятия. Она постигает его, используя определенные предвосхищающие представления. Если оно понятно, то упорядочивает его уже при восприятии, рискуя при этом его фальсифицировать. И действительно, если его не удается присоединить к чему-то известному, то возникают самые странные недоразумения. Известно, что мы не в состоянии рассматривать ряд непривычных знаков или выслушивать последовательность незнакомых слов без того, чтобы не видоизменять их с целью сделать понятными и связать с чем-то для нас знакомым.

Сновидения, подвергшиеся такой обработке со стороны психической деятельности, которая полностью аналогична бодрствующему мышлению, можно назвать хорошо скомпонованными. В других сновидениях эта деятельность потерпела полную неудачу; не было сделано даже попытки упорядочить их и истолковать, и тогда по пробуждении, ощущая себя тождественными с этой последней работой сновидения, мы говорим, что сон был «совершенно запутанным». Но для нашего анализа сновидение, напоминающее беспорядочную кучу разрозненных фрагментов, имеет такую же ценность, как и красиво приглаженное и имеющее поверхность. В первом случае, например, нам не приходится тратить усилия на разрушение того, что возникло в результате переработки содержания сновидения.

Но можно сбиться с пути, если в этих фасадах сновидения не видеть ничего, кроме такой, по сути, сбивающей с толку и весьма произвольной обработки содержания сновидения, которую осуществляет сознательная инстанция нашей душевной жизни. Для создания фасада сновидения нередко используются фантазии-желания, которые можно найти готовыми в мыслях сновидения и которые того же рода, что и известные нам из бодрствующей жизни, справедливо так называемые «дневные грезы». Желания-фантазии, которые анализ обнаруживает в ночных сновидениях, зачастую оказываются повторениями и переработками детских сцен; в некоторых снах фасад сновидения непосредственно демонстрирует нам подлинное ядро сновидения, искаженное смешением с другим материалом.

Других видов деятельности, помимо четырех упомянутых, в работе сновидения обнаружить нельзя. Если мы придерживаемся определения, что «работа сновидения» обозначает перевод мыслей сновидения в содержание сна, то должны сказать, что работа сновидения не является творческой. Она не развивает свойственной ей фантазии, не рассуждает, не умозаключает, она вообще только сгущает, смещает и перерабатывает материал, делая его наглядным, к чему еще добавляется непостоянный последний кусочек работы по толкованию, и ничего другого она не совершает. Правда, в содержании сновидения есть много вещей, которые можно было бы расценить как результат другой, более высокоинтеллектуальной деятельности, но анализ каждый раз убедительно доказывает, что эти интеллектуальные операции уже произошли в мыслях сновидения и лишь были заимствованы содержанием сна. Логическое заключение в сновидении — это не что иное, как повторение вывода в мыслях сна; оно кажется неопровержимым, если перешло в сновидение без изменений; оно становится бессмысленным, если было смещено работой сновидения на другой материал. Подсчет в содержании сновидения означает единственно, что среди мыслей сновидения имеет место вычисление; если оно каждый раз является верным, то вследствие сгущения его факторов и смещения той же самой операции на другой материал подсчет в сновидении может дать самый нелепый результат. Даже речи, присутствующие в содержании сновидения, не скомпонованы заново; они оказываются составленными из отрывков речей, произнесенных, услышанных или прочитанных, которые были обновлены в мыслях сновидения, дословный текст которых они самым точным образом копируют, тогда как повод к ним полностью игнорируется, а их смысл самым насильственным образом изменяется. Наверное, будет нелишним подкрепить последние утверждения примерами.

1. Кажущееся безобидным, хорошо скомпонованное сновидение одной пациентки:

Она идет на рынок со своей кухаркой, которая несет корзинку. Мясник говорит ей, после того как она что-то попросила: «Этого больше нет», — и хочет дать ей нечто другое, замечая: «Это тоже неплохо». Она отказывается и идет к торговке овощами, которая хочет продать ей какие-то связанные в пучок странные овощи черного цвета. Она говорит: «Я этого не знаю, я этого не возьму».

Слова «Этого больше нет» происходят из лечения. Я сам несколько дней назад объяснял пациентке, что самых ранних детских переживаний как таковых больше нет, — они заменяются в анализе переносами и сновидениями. Следовательно, я — мясник.

Вторая фраза: «Я этого не знаю», — возникла в совершенно другой связи. Накануне она сама с укоризной сказала своей кухарке, которая, кстати, тоже появляется в сновидении: «Ведите себя прилично, я этого не знаю», то есть: «Такое поведение я не признаю и не допущу». Более безобидная часть этой фразы попала в содержание сновидения благодаря смещению. В мыслях сновидения главную роль играла другая часть фразы, ибо здесь работа сновидения до полной неузнаваемости изменила, сделав ее совершенно безвредной, воображаемую ситуацию, где я веду себя по отношению к даме в некотором роде неприлично. А эта ожидаемая в фантазии ситуация сама является лишь «переизданием» ситуации, когда-то действительно пережитой.

2. Другой на первый взгляд лишенный всякого значения сон, в котором фигурируют числа. Она собирается за что-то заплатить; ее дочь берет у нее из кошелька 3 флорина 65 крейцеров, но она ей говорит: «Что ты делаешь? Это ведь стоит всего 21 крейцер».

Сновидица приехала из другого города; она устроила свою дочь в одно воспитательное заведение в Вене и могла продолжать лечение у меня до тех пор, пока дочь оставалась в Вене. Днем накануне сновидения заведующая заведением уговаривала ее оставить ребенка еще на год. В этом случае она смогла бы продлить на год и свое лечение. Числа в сновидении приобретают значение, если вспомнить, что «время — деньги». Time is money. Один год равен 365 дням, если перевести в крейцеры, то 365 крейцерам или трем флоринам 65 крейцерам. 21 крейцер соответствует трем неделям, остававшимся тогда до завершения конца учебного года и вместе с тем до конца лечения. Очевидно, именно денежные соображения заставили даму отклонить предложение заведующей и преуменьшить в сновидении сумму.

3. Молодая, но состоящая уже несколько лет в браке дама, узнает, что ее знакомая сверстница Элиза Л. обручилась. После этого ей приснилось:

Она со своим мужем сидит в театре, и одна сторона партера совершенно незанята. Муж рассказывает ей, что Элиза Л. и ее жених тоже хотели пойти, но могли достать только плохие места, три места за 1 флорин 50 крейцеров, а такие они взять не пожелали. Она отвечает, что особой беды им бы от этого не было.

Здесь нас будет интересовать происхождение чисел из материала мыслей сновидения и превращения, которые они претерпели. Откуда взялись эти 1 флорин 50 крейцеров? Из индифферентного, в сущности, повода предыдущего дня. Ее невестка получила в подарок от своего мужа 150 флоринов и поторопилась растратить их, купив себе украшение. Заметим, что 150 флоринов в сто раз больше, чем 1 флорин 50 крейцеров. Для цифры три, означающей три места в театре, имеется только та связь, что невеста Элиза Л. ровно на три месяца моложе сновидицы. Ситуация в сновидении есть точное воспроизведение незначительного эпизода, давшего ее мужу повод над ней подтрунивать. Однажды она поспешила заблаговременно запастись билетами на одно театральное представление. Когда же она пришла в театр, то увидела, что одна сторона партера была почти не занята. Следовательно, ей незачем было так торопиться. — Наконец не обойдем стороной абсурдность сновидения, что два человека покупают три билета в театр!

А теперь мысли сновидения: «Ведь было бессмысленно так рано выходить замуж, мне незачем было так торопиться. На примере Элизы Л. я вижу, что всегда нашла бы мужа и даже в сто раз лучшего (муж, драгоценность), если бы только подождала. За деньги (приданое) я бы могла купила трех таких мужей!».

VIII

Познакомившись в предыдущем изложении с работой сновидения, мы, наверное, склонны признать ее совершенно особым психическим процессом, подобного которому, насколько нам известно, больше не существует. На работу сновидения словно перешло то недоумение, которое обычно вызывал у нас ее продукт, сновидение. В действительности работа сновидения — это лишь первый психический процесс, распознанный среди целого ряда других, которыми объясняется возникновение истерических симптомов, тревожных, навязчивых и бредовых идей. Сгущение и прежде всего смещение — это непременные свойства и этих других процессов. И наоборот, переработка в наглядные образы остается характерной особенностью работы сновидения. Если это разъяснение ставит сон в один ряд с продуктами психического заболевания, то тем важнее для нас будет узнать существенные условия таких процессов, как формирование сновидения. Вероятно, мы будем удивлены, услышав, что ни состояние сна, ни болезнь к этим обязательным условиям не относятся. Целый ряд феноменов обыденной жизни здоровых людей — забывание, оговорки, упущения — и известный класс заблуждений обязаны своим возникновением аналогичному психическому механизму, равно как сновидение и другие члены этого ряда.

Ядро проблемы заключено в смещении, отдельном результате работы, проделанной сновидением, который, безусловно, привлекает к себе внимание больше всего. При более глубоком погружении в предмет узнаешь, что главное условие смещения является чисто психологическим; оно представляет собой своего рода мотивацию. На след его попадаешь тогда, когда оцениваешь выявленные факты, которых при анализе сновидений избежать невозможно. При анализе сновидения из примера на с. 653, рассказывая о мыслях сновидения, мне пришлось прерваться, потому что среди них, как я признался, были такие, которые я предпочел бы скрыть от посторонних и не мог бы сообщить, не нарушив важных чужих интересов. Я добавил, что было бы бесполезно вместо этого сновидения взять другое, чтобы рассказать о своем анализе; в любом сновидении, содержание которого темное или запутанное, я натолкнулся бы на мысли сна, требующие сохранения тайны. Но если я продолжу анализ для себя самого, без оглядки на других, для которых такое личное переживание, как мой сон, и не может быть предназначено, то тогда в конце концов я доберусь до мыслей, которые изумляют меня, о которых я в себе и не знал, которые мне не только чужды, но и неприятны и которые поэтому я готов энергично оспаривать, в то время как проходящая через анализ цепочка мыслей непреклонно мне их навязывает. Я не могу объяснить это повсеместное положение вещей иначе, кроме как допустив, что эти мысли действительно существовали в моей душевной жизни и обладали определенной психической интенсивностью или энергией, но находились в своеобразной психологической ситуации, вследствие которой они не могли быть мною осознаны. Это особое состояние я называю состоянием вытеснения. В таком случае я не могу не признать наличия каузальной связи между неясностью содержания сновидения и состоянием вытеснения, неспособностью к осознанию, некоторых мыслей сновидения и не прийти к заключению, что сновидение должно быть неясным, чтобы не выдавать предосудительных мыслей. Так я прихожу к понятию искажения в сновидении, которое является детищем работы сна и служит сокрытию намерения утаить.

На примере выбранного для анализа сновидения я хочу сделать проверку и спросить себя, какова же скрытая мысль, которая в этом сне дает знать о себе в искаженном виде, тогда как неискаженная она вызвала бы у меня самое резкое возражение. Я вспоминаю, что бесплатная поездка в карете напомнила мне о последних дорогостоящих поездках в карете с одним из членов моей семьи, что в качестве толкования сна получилось: мне хочется когда-нибудь узнать любовь, которая мне ничего не стоит, и что незадолго до сновидения я потратил именно на этого человека большую сумму денег. В этой связи я не могу избавиться от мысли, что мне жаль этих денег. И только когда я признаюсь в этом чувстве, приобретает смысл то, что во сне я желаю себе любви, которая не требует от меня никаких расходов. И все же я могу честно сказать себе, что, принимая решение потратить ту сумму, я ни мгновения не колебался. Сожаление об этом, встречный импульс, мною не осознавалось. По каким причинам — это уже другой, далеко уводящий вопрос, а известный мне ответ на него принадлежит другому контексту.

Если я подвергну анализу не собственное сновидение, а сновидение постороннего человека, то результат будет таким же; но мотивы для убеждения изменятся. Если это сновидение здорового человека, то у меня нет других средств, чтобы заставить его признать обнаруженные вытесненные идеи, кроме как указать на взаимосвязь мыслей сновидения, и тем не менее он может сопротивляться такому признанию. Но если речь идет о невротическом больном, например об истерике, то признание вытесненной мысли становится для него обязательным из-за связи последней с симптомами его болезни и ввиду улучшения, которое он испытывает при обмене симптомов на вытесненные идеи. Например, у пациентки, к которой относится последнее сновидение с тремя билетами за 1 флорин 50 крейцеров, анализ должен допустить, что она презирает своего мужа, сожалеет, что вышла за него замуж, и охотно заменила бы его другим. Она, правда, утверждает, что любит своего мужа, что ее чувственная жизнь ничего не знает об этом презрении (в сто раз лучшего!), но все ее симптомы приводят к такому же заключению, как и этот сон. А после того как у больной пробудились вытесненные воспоминания о том времени, когда она сознавала, что не любит своего мужа, эти симптомы пропали, а с ними исчезло и ее сопротивление толкованию сна.

IX

После того как мы зафиксировали понятие вытеснения и установили связь искажения в сновидении с вытесненным психическим материалом, мы можем выразить в самых общих словах основной результат, который дает нам анализ снов. Из понятных и осмысленных сновидений мы узнали, что они являются незамаскированными исполнениями желаний, то есть что ситуация сновидения представляет в них исполненным желание, оставшееся от повседневной жизни, которое знакомо сознанию и вполне заслуживает внимания. В неясных и запутанных сновидениях анализ выявляет нечто совершенно аналогичное: ситуация во сне опять-таки изображает исполненным желание, которое регулярно всплывает из мыслей сна, но его изображение неузнаваемо, и его можно прояснить только посредством анализа, а само желание либо вытеснено и чуждо сознанию, либо теснейшим образом связано с вытесненными мыслями и выражается ими. Следовательно, формула для этих сновидений гласит: они представляют собой завуалированные исполнения вытесненных желаний. При этом интересно отметить, что народное мнение в целом сохраняет свою правоту, утверждая, что сновидение провозглашает будущее. На самом деле будущее, которое демонстрирует нам сновидение, — это не то будущее, которое наступит, а то, наступление которого мы хотим. Народный дух и здесь поступает так, как привык поступать обычно: он верит в то, чего хочет.

По своему отношению к исполнению желания сновидения делятся на три категории. Во-первых, сновидения, которые в незамаскированном виде изображают не вытесненное желание; это сновидения инфантильного типа, которые у взрослых становятся все более редкими. Во-вторых, сновидения, выражающие вытесненное желание в замаскированном виде; таково, пожалуй, подавляющее большинство всех наших снов, которые тогда нуждаются в анализе для понимания. В-третьих, сновидения, которые хотя и выражают вытесненное желание, но его маскировка либо отсутствует, либо недостаточна. Эти последние сновидения регулярно сопровождаются тревогой, которая прерывает сон. Тревога заменяет здесь искажение сновидения; она отсутствует только в снах второй категории, где ее устраняет работа сновидения. Без лишних трудностей можно доказать, что содержание представления, которое сейчас вызывает у нас тревогу во сне, когда-то было нашим желанием, а затем подверглось вытеснению.

Существуют также ясные сновидения неприятного содержания, но во сне оно как неприятное не ощущается. Поэтому их нельзя причислять к страшным снам; но они всегда служили тому, чтобы доказать несущественность и отсутствие психической ценности сновидений. Анализ одного такого примера покажет, что речь здесь идет о хорошо завуалированных исполнениях вытесненных желаний, то есть о сновидениях второй категории, и в то же время продемонстрируют превосходную пригодность работы смещения для маскировки желания.

Одной девушке снится, что она видит перед собой мертвым теперь уже единственного ребенка своей сестры, в той же обстановке, в которой она несколько лет назад видела мертвым первого ребенка. При этом она не испытывает никакой боли, но, естественно, протестует против того понимания, что эта ситуация соответствует ее желанию. Такого признания от нее и не требуется; но много лет назад она в последний раз видела любимого человека и говорила с ним; если бы умер второй ребенок, то она, несомненно, снова встретилась бы с этим человеком в доме сестры. Она жаждет этой встречи, но сопротивляется этому своему чувству. Днем накануне сновидения она сама взяла билет на лекцию, о которой ее известил по-прежнему любимый ею человек. Ее сновидение — это просто сон, выражающий, нетерпение, какой обычно снится перед путешествием, посещением театра и подобными ожидаемыми удовольствиями. Но чтобы скрыть это страстное желание, ситуация была смещена на повод, самый неподходящий для выражения радостных чувств, но который однажды имел место в реальности. Отметим еще, что аффективное поведение в сновидении приспособлено не к выдвинутому на передний план содержанию, а к действительному, хотя и скрытому. Ситуация в сновидении предвосхищает долгожданное свидание; она не дает никакого повода для горестных чувств.

Х

У философов до сих пор не было повода заниматься психологией вытеснения. Поэтому позволим себе при первом приближении к пока еще неизвестному положению вещей составить наглядное представление об образовании сновидения. Правда, схема, к которой мы пришли не только путем изучения снов, уже довольно сложна; но более простой мы удовлетвориться не можем. Мы предполагаем, что в нашем душевном аппарате имеются две образующие мысли инстанции, вторая из которых обладает той привилегией, что для ее продуктов доступ к сознанию открыт, тогда как деятельность первой инстанции сама по себе бессознательна и может достигнуть сознания только через вторую. На границе обеих инстанций, в месте перехода от первой ко второй, находится цензура, которая пропускает лишь то, что ей приятно, а остальное задерживает. В таком случае то, что отклонено цензурой, находится, по нашему определению, в состоянии вытеснения. При определенных условиях, одним из которых является состояние сна, соотношение сил между этими двумя инстанциями изменяется таким образом, что вытесненное уже не может больше удерживаться полностью. В состоянии сна это происходит, скажем, вследствие ослабления цензуры; в таком случае тому, что до сих пор было вытеснено, удается проложить себе путь к сознанию. Но так как цензура никогда не упраздняется, а только ослабевает, ему при этом приходится мириться с изменениями, которые смягчают в нем все, что считается предосудительным. То, что тогда осознается, представляет собой компромисс между намерением одной инстанции и требованием другой. Вытеснение — ослабление цензуры — образование компромисса, но это точно так же является основной схемой возникновения многих других психопатических образований, как и сновидения, а при образовании компромисса и здесь, и там наблюдаются процессы сгущения и смещения, а также и использование поверхностных ассоциаций, с которыми мы познакомились в работе сновидения.

У нас нет причин скрывать элемент демонизма, который сыграл определенную роль при построении нашего объяснения работы сна. У нас сложилось впечатление, что образование неясных сновидений происходит так, как будто один человек, зависящий от второго человека, должен сказать что-то такое, что этому последнему слушать неприятно. Из этой аллегории мы вывели понятие искажения в сновидении и цензуры, а затем постарались перевести наше впечатление на язык, несомненно, грубой, но, по крайней мере, наглядной психологической теории. С чем бы ни позволили себя идентифицировать наши первая и вторая инстанции при дальнейшем прояснении предмета, мы будем ожидать, что коррелят нашей гипотезы подтвердится, что вторая инстанция владеет доступом к сознанию и может отгородить от сознания первую.

Когда состояние сна одолено, цензура быстро восстанавливает всю свою прежнюю силу и теперь может уничтожить то, что было отвоевано у нее в период ее слабости. То, что забывание сновидения, по крайней мере отчасти, требует этого объяснения, вытекает из опыта, подтвержденного бесчисленное множество раз. При пересказе сновидения или во время его анализа нередко случается, что считавшийся забытым фрагмент содержания сновидения вдруг снова всплывает в памяти. Эта отнятая у забвения часть обычно содержит наилучший и ближайший подступ к значению сновидения. Вероятно, именно поэтому она подлежит забвению, то есть новому подавлению.

XI

Если мы понимаем содержание сна как изображение исполненного желания, а его неясность сводим к произведенным цензурой изменениям вытесненного материала, то нам уже будет нетрудно сделать вывод о функции сновидения. По причудливому контрасту с оборотами речи, допускающими, что сновидения нарушают сон, мы должны признать сновидение стражем сна. В случае детского сновидения нашему утверждению, пожалуй, легко поверить.

Состояние сна, или психическое изменение во сне, в чем бы оно ни состояло, достигается благодаря решению спать, навязанному ребенку или принятому им добровольно на основании ощущений усталости, и единственное, что ему содействует, — это устранение раздражителей, которые могли бы установить психическому аппарату другие цели, нежели засыпание. Средства, которые служат тому, чтобы удалить внешние раздражители, известны; но какие средства имеются в распоряжении, чтобы подавить внутренние душевные раздражители, которые препятствуют засыпанию? Понаблюдайте за матерью, которая убаюкивает своего ребенка. Он беспрестанно выражает потребности, он хочет еще один поцелуй, ему хочется еще поиграть. Эти потребности одной частью удовлетворяются, другой — авторитетно откладываются на следующий день. Понятно, что возникающие желания и потребности являются помехами для засыпания. Кто не знает забавную историю (Болдуина Гроллера) о скверном мальчугане, который, проснувшись ночью, вопит на всю спальню: «Хочу носорога!»? Более послушный ребенок, вместо того чтобы вопить, увидел бы во сне, что играет с носорогом. Поскольку в сновидение, изображающее желание исполненным, во сне верится, оно устраняет желание и содействует сну. Нельзя отрицать, что эта вера достается образу сновидения, поскольку он облачается в психическое явление восприятия, тогда как у ребенка пока еще отсутствует способность отличать галлюцинацию или фантазию от реальности, способность, которую он должен приобрести позднее.

Взрослый это различие усвоил, он также уяснил бесполезность хотения и благодаря длительному упражнению научился откладывать свои стремления до тех пор, пока длинным окольным путем через изменение внешнего мира они не смогут добиться осуществления. Сообразно этому у него редко встречаются также и исполнения желаний коротким психическим путем во сне; более того, возможно даже, они вообще не имеют места, а все, что нам кажется сформированным по образцу детского сновидения, требует гораздо более сложного объяснения. Но зато у взрослого человека — и, пожалуй, у всех без исключения людей, полностью владеющих своими чувствами, — произошла дифференциация психического материала, которой недоставало ребенку. Возникла психическая инстанция, которая, наученная жизненным опытом, с ревнивой строгостью удерживает контролирующее и сдерживающее влияние на душевные побуждения и которая благодаря своему положению по отношению к сознанию и произвольной подвижности наделена сильнейшими средствами психической власти. Часть детских побуждений была, однако, подавлена этой инстанцией как бесполезная в жизни, и весь мыслительный материал, который от них происходит, находится в состоянии вытеснения.

Когда же эта инстанция, в которой мы узнаем наше нормальное «я», настраивается на желание спать, она в силу психофизиологических условий сна, видимо, вынуждена ослабить энергию, с которой имела обыкновение днем подавлять вытесненное. Это ослабление само по себе безвредно; возбуждения подавленной детской души хотя и могут оставаться активными, но вследствие того же самого состояния сна доступ к сознанию оказывается для них затрудненным, а к подвижности — прегражденным. Однако опасность того, что сон будет ими нарушен, должна быть отражена. Тут мы и без того должны допустить, что даже в глубоком сне некое количество свободного внимания мобилизуется в качестве стража, защищающего от сенсорных раздражителей, которые, скажем, могут счесть пробуждение более благоразумным, нежели продолжение сна. Иначе нельзя было бы объяснить того, что нас всегда можно разбудить сенсорными раздражителями определенного качества, как это уже подчеркивал старый физиолог Бурдах: мать, например, хныканьем ее ребенка, мельника — остановкой его мельницы, большинство людей — тихим окликом по имени. Это несущее вахту внимание обращается теперь и на внутренние желания-раздражители из вытесненного и вместе с ними образует сновидение, которое в качестве компромисса одновременно удовлетворяет обе инстанции. Сновидение добивается своего рода психического урегулирования подавленного или вытесненного желания, представляя его исполненным; но оно удовлетворяет и другой инстанции, позволяя продолжить сон. Наше «я» охотно ведет себя при этом как ребенок; оно верит образам сновидения, словно говоря: «Да, да, ты право, но дай мне поспать». Пренебрежение, которое мы, проснувшись, проявляем к сновидению и которое ссылается на спутанность и кажущуюся его нелогичность, вероятно, есть не что иное, как суждение нашего спящего «я» о побуждениях из вытесненного, по праву опирающееся в своей оценке на моторное бессилие этих нарушителей сна. Это пренебрежительное суждение иногда сознается нами даже во сне; когда содержание сновидения чересчур далеко выходит за рамки цензуры, мы думаем: «Ведь это всего лишь сон», — и продолжаем спать дальше.

Против такого понимания не может служить возражением то, что у сновидения есть пограничные случаи, в которых оно не может уже выполнять свою функцию — охранять сон от прерывания, как, например, при кошмаре, и обменивает ее на другую — вовремя его прекратить. При этом оно ведет себя лишь как добросовестный ночной сторож, который сначала выполняет свои обязанности, устраняя всякое беспокойство, чтобы не разбудить граждан, но затем продолжает исполнять обязанности, уже сам будя граждан, когда причины беспокойства кажутся ему сомнительными, и он не может справиться с ними в одиночку.

Особенно отчетливой эта функция сновидения становится тогда, когда у спящего человека тот или иной раздражитель достигает органов чувств. То, что сенсорные раздражители, воздействующие во время сна, влияют на содержание сновидения, общеизвестно, может быть экспериментально доказано и относится к числу немногих достоверных, но слишком переоцененных результатов врачебных исследований сновидения. Но с этими изысканиями связана неразрешимая до сих пор загадка: сенсорный раздражитель, который по воле экспериментатора воздействует на спящего, не появляется в сновидении верно распознанным, а подвергается одному из многочисленных толкований, детерминация которых как будто отдана на откуп психическому произволу. Психического произвола, разумеется, не существует. Спящий человек может реагировать на внешний сенсорный раздражитель по-разному. Он либо просыпается, либо ему удается все же продолжить сон. В последнем случае он может воспользоваться сновидением, чтобы устранить внешний раздражитель, причем снова более чем одним способом. Он, например, может устранить раздражитель, видя во сне ситуацию, которая целиком и полностью с ним несовместима. Так повел себя, например, один спящий, которого захотел потревожить болезненный абсцесс в промежности. Ему снилось, будто он едет верхом на лошади, используя при этом как седло припарку, которая должна была облегчить ему боль, и таким образом справился с беспокойством. Или, что случается еще чаще, внешний раздражитель подвергается новому толкованию, которое включает его во взаимосвязь вытесненного желания, как раз поджидающего своего исполнения, тем самым лишает его своей реальности и обрабатывает как часть психического материала. Так, например, одному человеку снится, что он написал комедию, которая воплощает определенную идею; ее ставят в театре, завершается первый акт, и его ждет безумный успех. Зрители неистово аплодируют... Должно быть, сновидцу удалось здесь, несмотря на помеху, продолжить свой сон, ибо, когда он проснулся, он шума уже не слышал, но справедливо решил, что, видимо, где-то поблизости выбивали ковер или постельные принадлежности. Все сновидения, возникающие непосредственно перед пробуждением от сильного шума, предпринимали попытку посредством другого объяснения отделаться от мешавшего спать раздражителя и продлить сон еще на какое-то время.

XII

Кто придерживается точки зрения на цензуру, что она является главным мотивом искажения сновидения, тот не будет удивлен, узнав из результатов толкования сновидений, что большинство снов взрослых людей анализ сводит к эротическим желаниям. Это утверждение не имеет целью сновидения откровенно сексуального содержания, которые, наверное, известны всем сновидцам из личного опыта. Обычно только они одни и описываются как «сексуальные сновидения». Такие сны по-прежнему предоставляют достаточно много того, что вызывает недоумение из-за выбора лиц, которых они делают сексуальными объектами, из-за устранения всех барьеров, которые заставляют сновидца ограничить свои сексуальные потребности в бодрствующей жизни из-за многих странных деталей, напоминающих так называемые перверсии. Но анализ показывает, что очень многие другие сновидения, которые в своем явном содержании не обнаруживают ничего эротического, благодаря работе по толкованию разоблачаются как исполнения сексуальных желаний и что, с другой стороны, очень многие мысли, сохранившиеся после мыслительной работы бодрствования в виде «дневных остатков», достигают своего изображения в сновидении лишь с помощью вытесненных эротических желаний.

Для объяснения этого теоретически не постулированного положения вещей, следует отметить, что никакая другая группа влечений не испытывала столь значительного подавления из-за требований культуры, как сексуальные, но также, что у большинства людей сексуальные влечения научаются избегать контроля со стороны высших душевных инстанций. После того как в их выражениях мы обнаружили часто столь неприметную, регулярно не замечаемую и неправильно понимаемую инфантильную сексуальность, мы вправе сказать, что чуть ли не каждый культурный человек в каком-то пункте сохранил инфантильную организацию сексуальной жизни, и поэтому понимаем, что вытесненные инфантильные сексуальные желания порождают чаще всего встречающиеся и самые сильные побудительные причины для образования сновидений[2].

Если сновидению, выражающему эротические желания, удается предстать асексуальным в своем явном содержании, то это может быть сделано только одним способом. Материал сексуальных представлений не может изображаться как таковой, а должен быть заменен в содержании сновидения намеками, аллюзиями и подобными видами косвенного изображения, но в отличие от других случаев косвенного изображения те способы, что были применены в сновидении, должны быть недоступны непосредственному пониманию. Средства изображения, которые соответствуют этим условиям, стало привычным обозначать как символы того, что ими представлено. К ним стали проявлять особый интерес с тех пор, как заметили, что сновидцы, разговаривающие на одном языке, используют одни и те же символы, более того, символическое сообщество выходит за пределы речевого сообщества. Поскольку сами сновидцы значения используемых ими символов не знают, для них вначале остается загадкой, на чем основывается связь этих символов с тем, что они заменяют и обозначают. Но сам факт является несомненным и становится важным для техники толкования сновидений, поскольку благодаря знанию символики сновидения можно понять значение отдельных элементов содержания сна или отдельных его частей, а иногда и всего сновидения, не спрашивая сновидца, какие мысли у него возникают в связи с ними. Так мы приближаемся к популярному идеалу перевода сновидений, а с другой стороны, прибегаем к технике толкования древних народов, для которых толкование сновидений было тождественно толкованию посредством символики.

Хотя исследования символов сновидения еще далеки от завершения, мы все-таки можем с уверенностью сделать ряд общих утверждений и подкрепить их конкретными данными. Есть символы, которые чуть ли не всегда следует переводить однозначно; так, например, император и императрица (король и королева) означают родителей, комнаты [Zimmer] представляют женщин [Frauen(zimmer)], входы и выходы в них — отверстия в теле. Большинство символов сновидения служит изображению людей, частей тела и отправлений, имеющих эротический интерес. В особенности гениталии могут быть представлены множеством зачастую весьма удивительных символов, а самые разнообразные предметы используются для символического обозначения гениталий. Если острое оружие, длинные и жесткие объекты, такие, как стволы деревьев и палки, представляют во сне мужские гениталии, а шкафы, ящики, экипажи, печи — тело женщины, то tertium comparationis[3], общее в этих заменах, нам сразу понятно. Но не у всех символов понимание связующих отношений дается нам так легко. Такие символы, как лестница и подъем для обозначения полового акта, галстук для обозначения мужского члена, лес для обозначения тела женщины, вызывают у нас недоверие, пока мы не приходим к пониманию символических отношений другими путями. Впрочем, многие символы сновидения бисексуальны и в зависимости от контекста могут относиться как к мужским, так и женским гениталиям.

Есть универсально распространенные символы, которые встречаются у всех сновидцев одного языкового и образовательного круга, и индивидуальные символы, встречающиеся у крайне ограниченной части людей, символы, которые отдельный человек сформировал из своего материала представлений.

Среди первых надо отличать такие, чьи притязания на представление сексуального обоснованы словоупотреблением (например, происходящие из земледелия, ср. Fortpflanzung[4], Samen[5]), от других, чья связь с сексуальным, похоже, уходит в самые древние времена и погружается в самые темные глубины образования нами понятий. Символообразующая энергия у обоих выделенных видов символов до сих пор еще не угасла. Можно наблюдать, как недавно изобретенные предметы (например, дирижабль) тотчас возносятся до повсеместно используемых сексуальных символов.

Впрочем, было бы заблуждением ожидать, что еще более глубокое знание символики сновидений («языка сновидения») может сделать нас независимыми от расспросов сновидца о его мыслях по поводу сновидения и вернуть нас всецело к технике античного толкования снов. Помимо индивидуальных символов и флуктуаций в использовании универсальных, никто никогда не знает, как толковать элемент содержания сновидения — символически или в буквальном смысле, и точно известно, что не все содержание сновидения нужно толковать символически. Знание символики сновидения всегда лишь будет способствовать нам в переводе отдельных составных частей содержания сновидения и не сделает ненужным применение ранее изложенных технических правил. Но оно станет ценнейший вспомогательным средством для толкования как раз там, где ассоциации сновидца дадут осечку или будут недостаточными.

Символика сновидения оказывается незаменимой также и для понимания так называемых «типичных» снов людей и «повторяющихся» сновидений отдельного человека. Если оценка символического выражения сновидения в этом кратком изложении получилась настолько неполной, то это упущение компенсируется указанием на идею, которая относится к самому важному из того, что мы можем сказать об этом предмете. Символика сна выходит далеко за пределы сновидения; она не принадлежит исключительно сновидению, а точно так же управляет изображением в сказках, мифах и сказаниях, в остротах и в фольклоре. Она позволяет нам проследить тесные связи сновидения с этими продукциями; но мы должны сказать, что она не создается работой сновидения, а является особенностью — вероятно, нашего бессознательного мышления, — которая поставляет работе сновидения материал для сгущения, смещения и драматизации[6].

XIII

Я не претендую на то, что здесь пролил свет на все проблемы сновидения или убедительно разрешил те из них, которые здесь обсуждались. Кто интересуется всем объемом литературы о сновидении, того следует отослать к книге Санте де Санктиса «I sogni» (Торино, 1899); кто ищет более подробное обоснование представленной мною точки зрения на сновидение, пусть обратится к моему сочинению «Толкование сновидений» (Лейпциг и Вена, 1900). Я укажу еще лишь на то, в каком направлении нужно следить за дальнейшим изложением моих представлений о работе сновидения.

Если в качестве задачи толкования сновидения я выставляю замену сновидения скрытыми мыслями сна, то есть упразднение того, что соткала работа сновидения, то, с одной стороны, я обозначаю ряд новых психологических проблем, которые относятся как к механизму самой этой работы сновидения, так и к природе и условиям возникновения так называемого вытеснения; с другой стороны, я признаю существование мыслей сновидения как очень содержательного материала психических образований высшего порядка, обладающих всеми признаками нормальной интеллектуальной деятельности, но чей материал не попадает в сознание до тех пор, пока оно через содержание сновидения не получает об этом материале искаженное известие. Я обязан предполагать наличие таких мыслей у каждого, поскольку почти все люди, даже самые нормальные, способны видеть сны. К вопросу о бессознательности мыслей сновидения, об их отношении к сознанию и к вытеснению присоединяются другие важные для психологии вопросы, решение которых, пожалуй, придется отложить до тех пор, пока анализ не прояснит возникновение других психопатических образований, таких, как истерические симптомы и навязчивые идеи.

Первое русскоязычное издание

«Толкование сновидений» З. Фрейда (1913)

Сновидение и телепатия (1922)

В наши дни, когда столь велик интерес к так называемым оккультным феноменам, объявление, подобное моему, должно пробудить вполне определенные ожидания. Поэтому спешу сразу их разрушить. Из моей статьи вы ничего не узнаете о загадке телепатии, вы даже не получите разъяснения, верю я в существование «телепатии» или нет. Здесь я поставил перед собой очень скромную задачу — исследовать отношение телепатических случаев, какого бы происхождения они ни были, к сновидению, точнее, к нашей теории сновидения. Вам известно, что отношения между сновидением и телепатией обычно считают тесными; я же представлю вам точку зрения, что они имеют между собой мало общего и что если бы существование телепатических сновидений было точно установлено, в нашем понимании снов это ничего бы не поменяло.

Материал, лежащий в основе этого сообщения, весьма невелик. Прежде всего, я должен выразить свое сожаление, что не мог, как тогда, когда писал «Толкование сновидений» (1900), использовать для работы собственные сны. Но у меня никогда и не было «телепатических» снов. Не то чтобы мне недоставало снов, содержавших сообщение, что где-то в отдаленном месте происходит определенное событие, при этом самому сновидцу предоставляется право решать, наступит ли событие прямо сейчас или в какое-то более позднее время. Я также и в бодрствовании нередко ощущал предчувствия отдаленных событий, но все эти намеки, предсказания и, как мы выражаемся, предчувствия не сбывались; оказывалось, что никакая внешняя реальность им не соответствовала, и поэтому их следовало понимать как чисто субъективные ожидания.

Например, однажды во время войны мне приснилось, что один из моих сыновей, находившихся на фронте, убит. Сновидение сообщило это не прямо, но все-таки явно, оно это выразило посредством известной символики смерти, на которую первым указал В. Штекель. (Не забудем исполнить здесь зачастую обременительный долг, связанный с литературной добросовестностью!) Я видел молодого солдата, стоящего на пристани, на границе между водой и сушей; он показался мне очень бледным. Я заговорил с ним, но он не ответил. К этому добавились другие недвусмысленные намеки. Он был не в военном обмундировании, а в лыжном костюме, какой он носил, когда получил тяжелую травму во время катания на лыжах за несколько лет до войны. Он стоял возле сундука на возвышении, похожем на табурет. Благодаря одному собственному детскому воспоминанию эту ситуацию мне следовало истолковать как «падение». Ибо я сам, будучи ребенком в возрасте чуть больше двух лет, взобрался на подобную табуретку, чтобы достать из сундука какой-то предмет — вероятно, что-то хорошее, — но при этом упал и нанес себе рану, шрам от которой я могу показать еще и сегодня. Но мой сын, которого сновидение объявило мертвым, вернулся с войны невредимым.

Совсем недавно мне приснился еще один сон, возвещающий о беде. По-моему, это было непосредственно перед тем, как я решил написать это небольшое сообщение; на этот раз особой маскировки не применялось. Я видел во сне двух моих племянниц, живущих в Англии, они были одеты в черное, и кто-то из них сказал: «Мы похоронили ее в четверг». Я знал, что речь шла об их ныне восьмидесятисемилетней матери, жене моего умершего старшего брата.

Для меня, естественно, наступило время неприятного ожидания; ведь во внезапной кончине столь пожилой женщины не было бы ничего удивительного, и все-таки очень бы не хотелось, чтобы мое сновидение совпало именно с этим событием. Но последующее письмо из Англии развеяло опасение. Для всех, кто обеспокоился за теорию сновидения как исполнения желания, хочу добавить успокаивающее заверение, что анализу не составило труда раскрыть предполагаемые бессознательные мотивы также и для этих сновидений о смерти.

Не прерывайте теперь меня возражением, что такие сообщения мало что стоят, поскольку здесь, как и в других, менее оккультных, вопросах негативный опыт ничего доказать не может. Я и сам это знаю и привел эти примеры совсем не для того, чтобы что-либо доказать или исподволь сформировать у вас определенное отношение. Я хотел лишь обосновать ограниченность моего материала.

Однако более важным мне кажется другой факт, что за свою примерно двадцатисемилетнюю деятельность как аналитика мне никогда не удавалось засвидетельствовать у моих пациентов настоящее телепатическое сновидение. А ведь люди, с которыми я работал, представляют собой настоящую коллекцию тяжелых невропатических и «высокочувствительных» натур. Многие из них рассказывали мне о самых удивительных происшествиях из своей ранней жизни, которыми они подкрепляли свою таинственную веру в таинственные оккультные влияния. Разные события, как-то: несчастные случаи, заболевания близких родственников, особенно смерть одного из родителей, — довольно часто имели место во время лечения и его прерывали. Но ни разу эти подходящие по своему характеру случаи не предоставили мне возможность разжиться телепатическим сновидением, хотя лечение растягивалось на полгода, целый год или даже на несколько лет. Каждый, кто хочет, может поискать объяснение этому факту, который снова приводит к ограничению моего материала. Вы увидите, что само оно к содержанию моего сообщения не относится.

Точно так же меня не может привести в замешательство вопрос, почему я не почерпнул примеры из огромного количества телепатических сновидений, изложенных в литературе. Мне не пришлось бы долго искать, поскольку публикации английского и американского Обществ психических исследований, членом которых я состою, находятся в моем распоряжении. Во всех этих сообщениях нигде не предпринимается попытка аналитической оценки сновидений, которая должна интересовать нас в первую очередь¹. С другой стороны, вы скоро увидите, что для целей этого сообщения достаточно одного-единственного примера сновидения.

¹ В двух сочинениях упомянутого выше В. Штекеля (Der telepathische Traum, без даты, и Die Sprache des Traumes, второе издание, 1922) обнаруживаются, по меньшей мере, подходы к применению аналитической техники к якобы телепатическим сновидениям. Автор признается в вере в реальность телепатии.

Итак, мой материал состоит исключительно из двух сообщений, которые я получил от корреспондентов из Германии. Данные люди лично мне не знакомы, но они указывают свои имена и местожительство; у меня нет ни малейшей причины подозревать авторов в намерении ввести меня в заблуждение.

1. С одним из них я уже состоял в переписке; он был столь любезен, что посылал мне, как это делают и многие другие читатели, наблюдения из повседневной жизни и т.п. В этот раз явно образованный и интеллигентный человек предоставил в мое распоряжение свой материал, чтобы я мог его «литературно использовать».

В своем письме он пишет:

«Нижеследующее сновидение я считаю достаточно интересным, чтобы предоставить его Вам в качестве материала для Ваших исследований.

Но должен ему предпослать: моя дочь, вышедшая замуж в Берлине, в середине декабря этого года ожидает своего первенца. Я собирался со своей (второй) женой, мачехой моей дочери, примерно в это время приехать в Берлин. Ночью с 16 на 17 ноября мне снится, причем так живо и ярко, как никогда, что моя жена родила близнецов. Я отчетливо вижу двух великолепно выглядящих детей, лежащих бок о бок в кроватке, их румяные пухлые щеки. Пол я не определяю, один из них — с пшенично-светлыми волосами — носит явно мои черты, смешанные с чертами моей жены, другой — с каштановыми волосами — носит явно черты моей жены, смешанные с моими чертами. Я говорю жене, у которой ярко-рыжие волосы, что каштановые волосы «твоего» ребенка, вероятно, позднее тоже станут рыжими. Моя жена дает детям грудь. Она сварила в бассейне повидло (тоже сон), и оба ребенка ползают на четвереньках по всему бассейну и вылизывают его.

Вот и весь сон. Четыре или пять раз я при этом наполовину просыпаюсь, спрашиваю себя, верно ли, что у нас родились близнецы, но все же не прихожу с полной уверенностью к результату, что мне это только приснилось. Сновидение продолжается вплоть до моего пробуждения, да и после него длится еще какое-то время, пока мне не стала понятна истина. За кофе я рассказываю жене сон, который ее весьма веселит. Она спрашивает: «Ильзе (моя дочь) точно не родит близнецов?» Я возражаю: «Не думаю, ведь ни в моей семье, ни в семье Г. (ее мужа) близнецов никогда не было». 18 ноября в 10 часов утра я получаю отправленную накануне днем телеграмму от моего зятя, в которой он сообщает о рождении близнецов, мальчика и девочки. То есть они родились в то время, когда мне снилось, что моя жена родила близнецов. Роды произошли на четыре недели раньше, чем мы ожидали, основываясь на предположениях моей дочери и ее мужа.

А теперь дальше: следующей ночью мне снится, что моя покойная жена, мать моей дочери, взялась ухаживать за сорока восьмью новорожденными детьми. Когда доставили первую дюжину, я запротестовал. На этом сновидение заканчивается.

Моя покойная жена очень любила детей. Она часто говорила о том, что хотела бы иметь вокруг себя целую ватагу детишек, чем больше, тем лучше, что была бы рада работать воспитателем в детском саду, а шум и крик детей были для нее музыкой. Иногда она приглашала деток с улицы и угощала их шоколадом и пирожными во дворе нашей виллы. Моя дочь после родов и особенно после изумления в связи с преждевременным их наступлением, близнецами и различием полов, несомненно, сразу подумала о матери, про которую знала, что та с искренней радостью и живым участием восприняла бы это событие. «Что сказала бы мама, если бы сейчас она была со мной?» Эта мысль, несомненно, приходила ей в голову. И вот я вижу этот сон о моей покойной первой жене, которая снится мне очень редко и о которой после первого сновидения тоже не говорил и не думал.

Считаете ли Вы совпадение сновидения и события в обоих эпизодах случайностью? Моя дочь, которая очень ко мне привязана, в тяжелое для нее время, несомненно, думала обо мне, наверное, также и потому, что я часто переписывался с ней на предмет того, как ей вести себя во время беременности, и постоянно давал ей советы».

Легко догадаться, что я ответил на это письмо. Мне было жаль, что и у моего корреспондента аналитический интерес оказался полностью убит телепатическим; поэтому я уклонился от его прямого вопроса, заметив, что в сновидении содержится еще много всего, помимо его связи с рождением близнецов, и попросил сообщать мне те сведения и мысли, которые могли бы позволить мне истолковать сновидение.

Затем я получил следующее второе письмо, которое, правда, полностью мои желания не удовлетворило:

«Только сегодня у меня дошли руки ответить на Ваше любезное письмо от 24 числа сего месяца. Охотно сообщу Вам “без пробелов и откровенно” все ассоциации, к которым я пришел. К сожалению, их не так много; при устной беседе возникло бы больше.

Итак! Мы с женой больше не хотим детей. У нас почти нет половых сношений, во всяком случае, на момент сновидения никакой “опасности” не было. Роды дочери, которые ожидались в середине декабря, разумеется, часто были предметом наших бесед. Моя дочь летом обследовалась и сделала рентген, при этом врач констатировал, что будет мальчик. Тогда моя жена сказала: “Вот я посмеюсь, если все же родится девочка”. Она также как-то заметила, что лучше бы это был Х., чем Г. (имя моего зятя); моя дочь симпатичнее, и фигура у нее более статная, чем у зятя, хотя он был морским офицером. Я занимался вопросами наследственности и имею обыкновение рассматривать маленьких детей, чтобы определить, на кого они больше похожи. И вот еще что! У нас есть маленькая собачка, которая за ужином сидит с нами за столом, получает свой корм и вылизывает тарелки. Весь этот материал повторяется в сновидении.

Я люблю маленьких детей и не раз уже говорил, что хотел бы воспитать еще одно такое существо, теперь, когда способен это делать с гораздо большим пониманием, интересом и спокойствием; но не вместе с моей женой, которая способностями к разумному воспитанию ребенка не обладает. И тут сновидение преподносит мне в подарок двоих — их пол я не определил. Я и сейчас вижу, как они лежат в кроватке, и узнаю их черты: один больше “мой”, а другой похож на жену, но у каждого есть сходство и с другой стороной. У моей жены рыжеватые волосы, а у одного из детей они каштановые (рыжие). Я говорю: «Позже они тоже станут рыжими». Оба ребенка заползают в большой бассейн, в котором моя жена мешала повидло, и вылизывают дно и стенки (сновидение). Происхождение этой детали, как и сновидения в целом, было бы нетрудно понять и истолковать, если бы оно не совпало по времени чуть ли не до часа (я не могу точно сказать, когда началось сновидение, мои внуки родились в девять с четвертью, я лег спать около одиннадцати и видел сон ночью) с неожиданно ранним (на три недели раньше срока) наступлением родов и если бы мы не знали уже заранее, что будет мальчик. Конечно, сомнение в том, верно ли было установлено, кто родится, мальчик или девочка, могло привести к появлению в сновидении близнецов, но все равно остается совпадение по времени сна о близнецах с неожиданным и преждевременным — на три недели раньше срока — появлением близнецов у моей дочери.

Это не первый случай, когда события на отдалении осознавались мною еще до того, как я получал о них известие. Вот один из многих! В октябре меня навестили три брата. Мы не собирались вместе тридцать лет (по отдельности мы, конечно, виделись чаще), не считая совсем коротких встреч на похоронах отца и матери. Обе эти смерти были ожидаемы, и ни в одном из случаев я не “предчувствовал”. Но когда около двадцати пяти лет назад внезапно на десятом году жизни скончался мой младший брат, в тот момент, когда почтальон протянул мне открытку с сообщением о его смерти, прежде чем я взглянул на нее, у меня мелькнула мысль: “Там сказано, что умер твой брат”. Он, крепкий здоровый мальчик, был единственный, кто оставался в родительском доме, тогда как мы, четыре старших брата, уже оперились и его покинули. Во время визита моих братьев разговор случайно зашел об этом тогдашнем моем переживании, и все трое братьев как по команде заявили, что с ними тогда произошло то же самое, что и со мной. Было ли это действительно так, я сказать не могу; во всяком случае, каждый сказал, что был уверен в смерти брата еще до того, как затем пришло это неожиданное известие. Все мы четверо — чувствительные, как наша мать, натуры, при этом крупные, крепкие мужчины, но ни у кого из нас нет пристрастия к спиритизму или оккультизму; напротив, мы решительно отвергаем то и другое. Все три моих брата — люди с высшим образованием, двое — учители в гимназии, один — землемер; все скорее педанты, нежели фантазеры. — Вот и все, что я могу сказать Вам по поводу этого сновидения. Если Вы захотите его литературно использовать, я охотно предоставляю его в Ваше распоряжение».

Вынужден опасаться, что вы поведете себя так же, как автор этих двух писем. Также и вас в первую очередь будет интересовать, действительно ли это сновидение можно понимать как телепатическое извещение о неожиданном рождении близнецов, и вы совершенно не будете склонны подвергнуть его анализу, как любой другой сон. Я предвижу, что так будет всегда, когда психоанализ и оккультизм будут сталкиваться. Первый обращает против себя, так сказать, все душевные инстинкты, второй вызывает сильные, загадочные симпатии. Но я не стану занимать ту позицию, что я — исключительно психоаналитик, а проблемы оккультизма меня нисколько не касаются; вы бы расценили это лишь как попытку уклониться от проблемы. Напротив, я утверждаю, что мне доставило бы большое удовольствие, если бы благодаря безукоризненным наблюдениям я смог убедить себя и других в существовании телепатических процессов, но сообщения на эту тему отнюдь не достаточны, чтобы обосновать такое решение. Как вы видите, этот интеллигентный и интересующийся проблемами своего сновидения человек и не подумал о том, чтобы сообщить нам, когда он последний раз видел дочь, ждавшую ребенка, или какие известия получил от нее недавно. В первом письме он пишет, что роды наступили на месяц раньше, но во втором письме — только на три недели, и ни в одном из них мы не получаем сведений, были ли роды действительно преждевременными или, как это часто бывает, произошла ошибка в расчетах. Но мы бы зависели от этой и других деталей события, если бы взвешивали вероятность наличия у сновидца бессознательных оценок и догадок. Я сказал себе также, что, если бы и получил ответ на некоторые такие вопросы, то это бы ничего не дало. В процессе доказывания возникали бы все новые сомнения, которые можно было бы устранить только в том случае, если посадить человека перед собой и освежить у него в памяти все соответствующие воспоминания, которые он, возможно, отбросил как несущественные. Он, несомненно, прав, когда в начале своего второго письма говорит, что при устной беседе прояснилось бы больше.

Возьмите для сравнения другой, аналогичный случай, к которому мешающий оккультный интерес не причастен. Как часто вам удавалось сравнить анамнез и отчет о болезни, данный вам любым невротиком при первой встрече, с тем, что вы узнали от него после нескольких месяцев психоанализа? Помимо понятного сокращения, сколько важных сообщений он пропустил или подавил, сколько связей сместил, по существу: сколько неверного и неправдивого он рассказал вам в тот первый раз! Думаю, вы не сочтете меня слишком мнительным, если при данных обстоятельствах я откажусь судить, соответствует ли сообщенное сновидение телепатическому факту или особо утонченному продукту бессознательной деятельности сновидца или же его нужно рассматривать просто как случайное совпадение. Удовлетворение своего любопытства мы отложим на потом, когда у нас появится возможность подробно расспросить сновидца тет-а-тет. Но вы не можете сказать, что такой исход нашего исследования вас разочаровал, ибо я подготовил вас к тому, что вы не узнаете ничего, что проливает свет на проблему телепатии.

Если теперь мы перейдем к аналитическому рассмотрению этого сна, то должны будем снова признаться в своем недовольстве. Материала мыслей, которые сновидец связывает с явным содержанием сновидения, опять-таки недостаточно; поэтому мы не можем провести анализ сновидения. Например, сновидение подробно останавливается на сходстве детей с родителями, обсуждает цвет их волос и предполагаемое его изменение в более поздние годы, а для объяснения этих широко развернутых деталей мы имеем лишь скудные сведения сновидца, что он всегда интересовался вопросами сходства и наследственности; мы же привыкли выдвигать далеко идущие требования! Но в одном месте сновидение допускает аналитическое толкование, именно здесь анализ, который вообще-то ничего общего с оккультизмом не имеет, удивительным образом приходит на помощь телепатии. Только из-за этого фрагмента я и привлек ваше внимание к этому сновидению.

Строго говоря, это сновидение вообще не вправе называться «телепатическим». Оно ничего не сообщает сновидцу о том, что одновременно — и о чем он не знал — происходит в каком-то другом месте. То, что рассказывает сновидение, — это нечто совершенно иное, чем событие, о котором сообщает телеграмма, полученная на второй день после того, как приснился сон. Сновидение и событие расходятся в одном особенно важном пункте, но согласуются, помимо совпадения по времени, в другом весьма интересном элементе. В сновидении жена сновидца родила близнецов. Результат же состоит в том, что близнецов родила живущая вдали от него дочь. Сновидец не упускает из виду это различие. Похоже, он не знает, как к нему подступиться, и поскольку, по его собственным словам, у него нет пристрастия к оккультизму, он лишь весьма осторожно спрашивает, может ли совпадение сновидения и события в пункте рождения близнецов быть чем-то большим, нежели простая случайность. Но психоаналитическое толкование сновидений упраздняет это различие между сном и событием и приписывает обоим одинаковое содержание. Если мы привлечем для разгадки ассоциативный материал к этому сновидению, то, несмотря на всю свою скудость, он нам покажет, что здесь существует тесная эмоциональная связь между отцом и дочерью, эмоциональная связь, которая столь обычна и естественна, что нужно перестать ее стыдиться, которая выражается в жизни как нежная заинтересованность, а свои последние выводы делает только в сновидении. Отец знает, что дочь очень к нему привязана, убежден, что в тяжелые часы она думала о нем. В сущности, как мне кажется, он ревнует ее к зятю, которого в письме характеризует несколькими уничижительными замечаниями. В связи с ее родами (ожидаемыми или сообщенными телепатически) в вытесненном активизируется бессознательное желание: «Пусть она лучше будет моей (второй) женой», — и именно это желание искажает мысли сновидения и становится причиной расхождений между явным содержанием сновидения и событием. Мы вправе заменить вторую жену в сновидении дочерью. Если бы мы обладали большим материалом, относящимся к сновидению, то, несомненно, смогли бы обосновать и углубить это толкование.

Теперь я подошел к тому, что хотел вам показать. Мы старались сохранять строжайшую беспристрастность и рассматривали как одинаково возможные и одинаково недоказанные две разные трактовки сновидения. Согласно первой, сновидение — это реакция на телепатическое послание: «Твоя дочь прямо сейчас рожает близнецов». Согласно второй, в его основе лежит бессознательная мыслительная работа, которую можно было перевести следующим образом: «Сегодня — тот день, когда должны начаться роды, если молодые люди в Берлине действительно на один месяц ошиблась в расчетах, как, собственно, я и думал. Если бы моя (первая) жена была жива, она была бы все же не удовлетворена одним внуком! Ей нужны были бы как минимум близнецы!» Если это второе представление верно, то никаких новых проблем для нас не возникнет. Это просто сновидение, как и любое другое. К упомянутым (предсознательным) мыслям сновидения присоединилось (бессознательное) желание, чтобы второй женой сновидца стала не кто иная, как дочь, и таким образом возникло сообщенное нам явное сновидение.

Но если вы хотите скорее предположить, что спящему пришло телепатическое послание о родах дочери, то возникают новые вопросы об отношении такого послания к сновидению и о его влиянии на образование сна. В таком случае ответ весьма очевиден и однозначен. Телепатическое послание следует рассматривать как часть материала, служащего образованию сновидения, как любой другой внешний или внутренний раздражитель, как беспокоящий шум на улице, как назойливое ощущение от органа спящего. В нашем примере можно увидеть, как с помощью подкарауливающего, вытесненного желания оно перерабатывается в исполнение желания, и, к сожалению, не так легко показать, что оно сливается в одно целое с другим материалом, активизировавшимся в это же время. Таким образом, телепатическое послание — если таковое действительно можно признать — в образовании сновидения ничего изменить не может, с сущностью сновидения телепатия не имеет ничего общего. И чтобы избежать впечатления, будто за абстрактными и красиво звучащими фразами я хочу скрыть неопределенность, готов повторить: сущность сновидения состоит в своеобразном процессе работы сновидения, который при помощи бессознательного желания переводит предсознательные мысли (остатки дня) в явное содержание сна. Проблема телепатии столь же мало касается сновидения, как и проблема тревоги.

Надеюсь, вы это признаете. Но вскоре вы мне возразите, что есть ведь и другие телепатические сны, в которых никакого различия между событием и сновидением не существует и в которых нельзя найти ничего, кроме неискаженного воспроизведения события. Опять-таки, я не знаю о таких телепатических сновидениях из собственного опыта, но знаю, что о них часто сообщалось. Если предположить, что мы имеем дело с таким неискаженным и беспримесным телепатическим сновидением, то возникает другой вопрос: нужно ли вообще называть «сном» такое телепатическое переживание? Несомненно, вы будете это делать, покуда придерживаетесь популярного словоупотребления, для которого сновидением называется все, что случается в вашей душевной жизни во время сна. Возможно, вы говорите также: «Я ворочался во сне» — и не находите некорректности в словах: «Я плакал во сне» или «Я испугался во сне». Но все же, наверное, заметите, что во всех этих случаях вы без разбора меняете одно на другое слова «сновидение» и «сон» или «состояние сна». Думаю, в интересах научной точности следовало бы более строго разграничить «сновидение» и «состояние сна». Зачем нам создавать копию путаницы, порожденной Медером, который открыл для сновидения новую функцию, не пожелав отделить работу сновидения от скрытых мыслей сна? Стало быть, если нам встретится такое телепатическое «сновидение» в чистом виде, то тогда мы лучше будем его называть телепатическим переживанием в состоянии сна. Сновидение без сгущения, искажения, драматизации, прежде всего без исполнения желания, этого названия не заслуживает. Вы напомните мне, что во сне есть и другая душевная продукция, у которой приходится оспаривать право именоваться «сновидением». Бывает, что реальные события дня просто повторяются во сне, репродукции травматических сцен в «сновидении» совсем недавно вынудили нас к пересмотру теории сновидений. Есть сны, которые отличаются от обычного типа совершенно особыми свойствами и, собственно, являются не чем иным, как невредимыми и несмешанными ночными фантазиями, которые совершенно аналогичны известным дневным фантазиям. Но, конечно, было бы сомнительно исключать эти образования из понятия «сновидения». Ведь все они приходят изнутри, являются продуктами нашей душевной жизни, тогда как «телепатическое сновидение» в чистом виде, в соответствии со своим понятием, представляет собой восприятие извне, по отношению к чему душевная жизнь ведет себя пассивно и рецептивно.

1. II. Второй случай, о котором я хочу вам сообщить, собственно говоря, лежит в другой плоскости. В нем идет речь не о телепатическом сновидении, а постоянно повторяющемся с детских лет сне одной женщины, имевшей множество телепатических переживаний. Ее письмо, которое я воспроизведу ниже, содержит много удивительного, о чем мы судить не можем. Кое-что из него можно использовать для оценки отношения телепатии к сновидению.

1.

«…Мой врач, господин доктор Н., посоветовал мне рассказать Вам сон, который преследует меня примерно с тридцати-тридцати двух лет. Я последовала его совету, быть может, сновидение будет иметь для Вас интерес в научном отношении. Поскольку, по Вашему мнению, такие сны надо сводить к сексуальным переживаниям в первые годы детства, я воспроизведу детские воспоминания. Это переживания, которые еще и сегодня оказывают на меня впечатление, и они настолько сильны, что определили мою религию.

Позволю себе попросить Вас после ознакомления сообщить мне, каким образом Вы объясняете себе этот сон и возможно ли сделать так, чтобы он исчез из моей жизни. Ведь он преследует меня, словно призрак, а из-за обстоятельств, которые его сопровождают — я всегда падаю с кровати и уже нанесла себе серьезные повреждения, — он для меня неприятен и мучителен.

2.

Мне тридцать семь лет, я очень крепкая и физически здоровая, в детстве, помимо кори и скарлатины, перенесла воспаление почек. В пять лет у меня было очень тяжелое воспаление глаза, после которого осталось двоение в глазах. Образы находятся под углом друг к другу, очертания размыты, потому что шрамы, оставшиеся от гнойников, ухудшают четкость. Но, по мнению специалистов, что-либо сделать с глазом — изменить или улучшить — уже нельзя. Из-за того, что я прищуриваю левый глаз, чтобы четче видеть, левая сторона лица перекошена кверху. Благодаря воле и упражнению я способна выполнять тончайшую ручную работу; точно так же шестилетним ребенком я научилась перед зеркалом устранять косоглазие, так что сегодня дефект зрения внешне совершенно не заметен.

Уже в самом раннем детстве я всегда была одна, держалась поодаль от других детей, и у меня уже были видения (ясновидение и яснослышание). Я не могла отличить их от действительности и поэтому часто вступала в конфликты, которые сделали из меня очень замкнутого, робкого человека. Поскольку уже в самом маленьком возрасте я знала намного больше, чем могла выучить, я просто не понимала детей своего возраста. Сама я была старшей из двенадцати братьев и сестер.

С шести до десяти лет я посещала общинную школу, а затем до шестнадцати лет — школу Святой Урсулы в Б. В десять лет я за четыре недели — восемь дополнительных занятий — освоила французский язык так, как другие дети за два года. Мне требовалось только повторить, дело обстояло так, как будто я когда-то уже знала его, но забыла. Мне и позднее вообще никогда не нужно было учить французский, в отличие от английского, который хотя и не доставлял мне хлопот, но был незнаком. Так же, как с французским языком, у меня обстояло дело с латынью, которую, собственно, я никогда по-настоящему не учила, а знала только по церковной латыни, но которая оказалась для меня полностью знакомой. И сейчас, когда я читаю французскую книгу, я тут же начинаю и думать по-французски, тогда как с английским такого никогда не происходит, хотя английским я владею лучше. Мои родители — крестьяне, и многие поколения моих предков никогда не говорили на других языках — только на немецком и польском.

Видения. Иногда действительность на мгновение исчезает, и я вижу нечто совершенно иное. Например, в своей квартире я очень часто вижу пожилую супружескую чету и ребенка, а сама квартира имеет тогда другую меблировку. Еще в лечебнице я видела, как около четырех часов утра ко мне в комнату вошла моя подруга; я не спала и при горящей лампе читала за столом, поскольку очень часто страдаю бессонницей. Это явление всегда означает для меня неприятность, также и в этот раз.

В 1914 году мой брат был на фронте, а я не у родителей в Б., а в Х. В десять часов утра 22 августа я услышала голос брата, зовущий «Мама! Мама!». Через десять минут еще раз, но я ничего не видела. 24 августа я вернулась домой, застала мать подавленной, а в ответ на мои расспросы она заявила, что 22 августа ей было послание от сына. Она была утром в саду и услышала, как тот зовет ее: «Мама! Мама!» Я успокоила ее и о своем переживании ничего сказала. Через три недели пришла открытка от брата, которую он написал 22 августа между девятью и десятью часами утра; вскоре после этого он умер.

27 сентября 1921 года в лечебнице я получила другое послание. У кровати моей соседки по комнате два или три раза раздался громкий стук. Мы обе бодрствовали; я спросила, не она ли стучала, но она вообще ничего не слышала. Восемь недель спустя я узнала, что в ночь с 26 на 27 сентября умерла одна из моих подруг.

Итак, нечто, что должно быть обманом чувств, — вопрос спорный! У меня есть подруга, которая вышла замуж за вдовца с пятью детьми; с ним я познакомилась через подругу. Чуть ли не каждый раз, когда я у нее бываю, я вижу, как некая дама входит и выходит из их квартиры. Само собой возникло предположение, что это — первая жена мужа. При случае я попросила показать ее портрет, но по фотографии не смогла опознать видение. Семь лет спустя у одного из детей я вижу портрет с чертами дамы. Это все же была первая жена. На портрете она выглядела значительно лучше, она как раз прошла лечение усиленным питанием и поэтому имела внешность, не типичную для человека, страдающего легочным заболеванием. Это лишь несколько примеров из многих.

Сновидение. Я вижу мыс, окруженный водой. Волны прибоя накатываются и отступают снова. На суше стоит пальма, чуть согнувшаяся к воде. Женщина, держась рукой за ствол дерева, низко склоняется к воде, где некий мужчина пытается выбраться на сушу. В конце концов она ложится на землю, крепко держится за пальму левой рукой и протягивает как можно дальше свою правую руку к мужчине в воде, но до него не дотягивается. При этом я падаю с кровати и просыпаюсь. Когда мне было примерно пятнадцать-шестнадцать лет, я поняла, что я сама — эта женщина, и с тех пор не только испытывала страх женщины за мужчину, но и иногда присутствовала при этом в качестве безучастного третьего лица и просто смотрела. Это происшествие снилось мне и поэтапно. Когда пробудился интерес к мужчинам (от восемнадцати до двадцати лет), я попыталась рассмотреть лицо мужчины, но это было невозможно. Пеной волн не были покрыты только шея и затылок. Я дважды была помолвлена, но формой головы и телосложением оба этих мужчины не были похожи на мужчину из сновидения. Однажды в лечебнице, лежа в кровати в одурманенном состоянии, вызванном воздействием паральдегида, я увидела лицо мужчины, которое с тех пор вижу в каждом сне. Это — лицо моего врача из лечебницы, который мне, пожалуй, симпатичен как доктор, но с которым меня ничего не связывает.

Воспоминания. От полугода до девяти месяцев. Я в коляске, справа от меня две лошади; одна из них, гнедая, очень выразительно на меня смотрит. Это мое самое сильное переживание; у меня было чувство, что это человек.

Один год. Мы с отцом в городском парке, где смотритель дает мне в руки маленькую птичку. Она смотрит мне прямо в глаза, я чувствую: «Это такое же существо, как и ты».

Убой скота. При визге свиней я всегда звала на помощь и кричала: «Ты же убиваешь человека» (четыре года). Я всегда отказывалась употреблять в пищу мясо. Свинина всегда вызывала у меня рвоту. Только во время войны я стала есть мясо, да и то с отвращением; сейчас я снова обхожусь без него.

Пять лет. — У матери схватки, и я слышу, как она кричит. У меня было ощущение, что там животное или человек в величайшей беде, точно такое же, как при убое животных.

В сексуальном отношении ребенком я была совершенно индифферентна; в десять лет еще не имела понятия о непорочности и связанных с нею грехах. В двенадцать лет у меня появились менструации. В двадцать шесть лет, после того как я родила ребенка, во мне впервые проснулась женщина, а до этого (полгода) у меня при коитусе была сильнейшая рвота. И позднее, когда меня угнетала малейшая размолвка, тоже возникала рвота.

Я необычайно наблюдательна и обладаю исключительно острым слухом, обоняние тоже очень развито. Я могу с завязанными глазами узнать по запаху знакомых мне людей среди множества других.

Я не свожу свою способность видеть и слышать то, чего не могут другие, к болезненному состоянию, а объясняю ее более тонким ощущением и умением быстрее комбинировать. Но я говорила об этом только со своим законоучителем и с доктором…, с последним весьма неохотно, поскольку боялась услышать, что я обладаю отрицательными качествами, которые лично считаю положительными, а также потому, что стала очень робкой из-за отсутствия понимания в своей юности».

Сновидение, толкование которого автор письма возлагает на нас, понять не трудно. Это — сновидение о спасении из воды, то есть типичный сон о рождении. Языку символики, как вы знаете, не ведома грамматика, он представляет собой крайнее проявление инфинитивного языка, и даже активное и пассивное представляются одним и тем же образом. Если в сновидении женщина вытаскивает (или пытается вытащить) мужчину из воды, то это может означать, что она хочет быть его матерью (признает его сыном, как дочь фараона — Моисея). Или же: она хочет благодаря ему стать матерью, иметь от него сына, который в качестве его подобия приравнивается к нему. Ствол дерева, за который держится женщина, легко распознать как символ фаллоса, даже если он не стоит прямо, а наклоняется к водной поверхности — в сновидении говорится: согнут. Другой сновидице, произведшей совершенно аналогичное сновидение, накатывающие и отступающие волны прибоя навеяли сравнение с перемежающейся родовой деятельностью. И когда я ее спросил, откуда ей, еще никогда не рожавшей, известно про эту особенность родов, она ответила, что схватки представляется ей своего рода коликами, что в физиологическом отношении совершенно безупречное описание. В этой связи у нее возникла ассоциация: «Волны моря и любви». Откуда у нашей сновидицы в столь ранние годы могло появиться более тонкое оснащение символа (мыс, пальма), я, разумеется, сказать не могу. Впрочем, не будем забывать: когда люди утверждают, что одно и то же сновидение преследует их многие годы, часто оказывается, что его явное содержание не совсем одинаково. Только ядро сновидения повторяется каждый раз, а детали содержания изменяются или дополняются новыми.

В конце этого явно тревожного сновидения сновидица падает с кровати. Это еще одно изображение родов. Аналитическое исследование боязни высоты, страха перед импульсом выброситься из окна, как всем вам известно, принесло такой же результат.

Кто же тот мужчина, от которого сновидица желает иметь ребенка или чьему подобию она хочет быть матерью? Она часто пыталась увидеть его лицо, но сновидение ей этого не позволяло, мужчина должен был оставаться инкогнито. Из бесчисленных анализов мы знаем, что означает это сокрытие, и наш вывод по аналогии подкрепляется другими сведениями сновидицы. В одурманенном состоянии, вызванном воздействием паральдегида, она однажды узнала в мужчине из сновидения врача из лечебницы, который ее лечил и для ее сознательной эмоциональной жизни ничего большего не значил. Таким образом, оригинал так никогда и не показался, но его оттиск в «переносе» позволяет сделать вывод, что раньше это, скорее всего, был отец. Насколько же был прав Ференци, когда указывал на эти «сновидения не подозревающих» как на ценные свидетельства, подтверждающие наши аналитические гипотезы! Наша сновидица была старшей из двенадцати детей; как же часто ей приходилось испытывать муки ревности и разочарование, что не она, а мать зачинала от отца желанного ребенка!

Наша сновидица совершенно правильно поняла, что ее первые воспоминания детства будут иметь большую ценность для толкования ее раннего и с тех пор повторяющегося сновидения. В первой сцене, когда ей не было и года, она сидит в детской коляске, рядом с ней две лошади, одна из которых очень выразительно на нее смотрит. Она характеризует это как самое сильное ее переживание; у нее было чувство, что это человек. Но мы можем понять эту оценку только в том случае, если предположим, что эти лошади представляли, как это часто бывает, семейную пару, отца и мать. Это было похоже на вспышку инфантильного тотемизма. Если бы мы могли поговорить с автором письма, мы задали бы ей вопрос, нельзя ли в гнедой лошади, которая так по-человечески на нее смотрит, узнать отца. Второе воспоминание ассоциативно связано с первым таким же «понимающим» взглядом. Однако «взять в руку птичку» напоминает аналитику, у которого есть и свои предрассудки, об одном переходе в сновидении, где рука женщины контактирует с другим фаллическим символом.

Два следующих воспоминания связаны между собой, они доставляют толкованию еще меньше трудностей. Крик матери во время родов прямо напоминает ей визг свиней, когда их забивают, и повергает ее в такое же жалостливое исступление. Но мы также предполагаем, что здесь имеет место бурная реакция против дурного желания смерти, которое относилось к матери.

Этими признаками нежности к отцу, генитальных соприкосновений с ним и желания смерти матери очерчен контур женского эдипова комплекса. Долго сохранявшаяся сексуальная неосведомленность и последующая фригидность соответствуют этим предположениям. Наша корреспондентка стала виртуально — а иногда, конечно, и фактически — истерическим невротиком. К ее счастью, жизненные силы увлекли ее с собой, пробудив в ней женские сексуальные ощущения и сделав возможными радость материнства и разнообразные качества, необходимые в работе. Но часть ее либидо по-прежнему липнет к местам фиксации ее детства, ей по-прежнему снится тот сон, который сбрасывает ее с кровати и наказывает за инцестуозный выбор объекта «серьезными повреждениями».

То, чего не осуществили сильнейшие влияния последующей жизни, должно теперь сделать письменное разъяснение постороннего врача. Вероятно, это удалось бы сделать регулярному анализу, проводившемуся в течение долгого времени. Но в сложившихся обстоятельствах мне пришлось просто ей написать, что я убежден — она страдает от последствий сильной эмоциональной связи с отцом и соответствующей идентификации с матерью, но сам не надеюсь, что это объяснение окажется ей полезным. Спонтанные исцеления от неврозов, как правило, оставляют после себя шрамы, которые время от времени снова становятся болезненными. Мы очень гордимся своим искусством, когда достигаем исцеления при помощи психоанализа, но не всегда также можем предотвратить такой исход, как образование болезненного шрама.

Задержим ненадолго наше внимание на этом небольшом ряде воспоминаний. Однажды я утверждал, что такие детские сцены являются «покрывающими воспоминаниями», которые выискиваются, составляются и при этом нередко фальсифицируются в более позднем возрасте. Иногда можно догадаться, какой тенденции служит эта поздняя переработка. В нашем случае прямо-таки слышишь, как «я» корреспондентки посредством этого ряда воспоминаний восхваляет или успокаивает себя: «С малых пор я была очень благородным и сострадательным ребенком. Я очень рано узнала, что у животных, как и у нас, есть душа, и не могла выносить жестокости в отношении животных. Грехи плоти были мне чужды, и до поздних лет я хранила целомудрие». Таким заявлением она открыто противоречит предположениям, которые мы должны сделать на основании данных о ее раннем детстве, полученных нами в результате анализа, а именно, что она была преисполнена преждевременными сексуальными побуждениями и сильной ненавистью к матери и младшим братьям и сестрам. (Помимо уже упомянутого генитального значения маленькая птичка, как и все маленькие животные, может быть также символом маленького ребенка, и в ее воспоминании настойчиво подчеркивается равенство этого маленького существа с нею самой.) Таким образом, краткий ряд воспоминаний служит красивым примером психического образования с двояким аспектом. При поверхностном рассмотрении он дает выражение абстрактной мысли, которая здесь, как и в большинстве случаев, относится к этике. По обозначению Г. Зильберера, он имеет анагогическое содержание. При более глубоко проникающем исследовании он оказывается цепочкой фактов из сферы вытесненных влечений, обнаруживает свое психоаналитическое содержание. Как вы знаете, Зильберер, который одним из первых предостерегал нас не забывать о благородной стороне человеческой души, утверждал, что все или почти все сновидения допускают такое двойное толкование, более чистое, анагогическое, стоящее над низким, психоаналитическим. Но, к сожалению, это не так; напротив, такое сверхтолкование удается лишь в редких случаях; насколько я знаю, до сих пор ни одного приемлемого примера такого анализа сновидения с двойным смыслом опубликовано не было. Но такие наблюдения вы можете относительно часто делать при анализе рядов ассоциаций, которые наши пациенты приводят во время аналитического лечения. Следующие друг за другом мысли связываются, с одной стороны, лежащей на поверхности, быстро сменяющейсяпроходной ассоциацией, с другой стороны, вы обратите внимание на более глубокую, хранимую в тайне тему, которая одновременно причастна ко всем этим мыслям. Противоположность между двумя темами, доминирующими в одном и том же ряде мыслей, — это не всегда противоположность между высоко-анагогическими и низко-аналитическими мыслями. Скорее, это противоположность между непристойными мыслями и приличными или индифферентными, что в таком случае позволяет вам легко понять мотив возникновения такой ассоциативной цепочки с двойной детерминацией. В нашем примере, разумеется, не случайно, что анагогия и психоаналитическое толкование находятся в столь резком противоречии; то и другое относятся к одному и тому же материалу, а более поздняя тенденция — это как раз тенденция реактивных образований, направленных против отвергнутых побуждений.

Но зачем мы вообще ищем психоаналитическое толкование, а не довольствуемся напрашивающимся анагогическим? Это связано с самыми разными вещами — c существованием невроза вообще, c объяснениями, которых он настоятельно требует, с тем фактом, что добродетель не делает человека таким сильным и радостным, как того можно было ожидать, словно она содержит в себе еще слишком многое из того, от чего происходит (да и наша сновидица не была вознаграждена за свою добродетель), и многим другим, чего именно вам мне объяснять не требуется.

Но до сих пор мы полностью оставляли в стороне телепатию, другую детерминанту нашего интереса к этому случаю. Теперь самое время к ней вернуться. В известном смысле нам это сделать проще, чем в случае господина Г. У женщины, у которой так легко и уже в ранней юности исчезает реальность, чтобы создать место для мира фантазий, становится чрезмерно сильным искушение связать свои телепатические переживания и «видения» с неврозом и вывести их из него. Хотя также и здесь мы не можем обманываться насчет неотразимой силы наших построений. Мы просто ставим на место неизвестного и непонятного понятные возможности.

22 августа 1914 года в десять часов утра наша корреспондентка телепатически воспринимает, как ее находящийся на фронте брат восклицает: «Мама! Мама!». Феномен чисто акустический, вскоре повторяется снова, но при этом она ничего не видит. Через два дня она видится со своей матерью и застает ее крайне подавленной, потому что мальчик заявил о себе повторившимся восклицанием «Мама! Мама!». Она тотчас вспоминает такое же телепатическое послание, которое поступило к ней в это же время, и действительно через несколько недель удается установить, что юный воин умер в тот день в обозначенный час.

Нельзя доказать, но и нельзя и опровергнуть, что события, скорее всего, развивались следующим образом. Однажды мать сообщает ей, что сын телепатически дал ей о себе знать. У нее тут же возникает убеждение, что и у нее в это же время было такое же переживание. Такие обманы памяти возникают с неодолимой силой, которую они черпают из реального источника; но они превращают психическую реальность в материальную. Сила обмана памяти состоит в том, что он может служить прекрасным средством выражения для имеющейся у сестры тенденции к идентификации с матерью. «Ты беспокоишься о мальчике, но на самом деле это я его мать. Стало быть, его восклицание предназначалось мне, это я получила то телепатическое послание». Разумеется, сестра решительно отвергла бы нашу попытку объяснения и продолжала бы придерживаться своей веры в собственное переживание. Но иначе она поступить не может; она вынуждена верить в реальность патологического события, пока реальность бессознательных предпосылок ей неизвестна. Сила и неуязвимость любого бреда объясняется его происхождением от бессознательной психической реальности. Замечу еще, что объяснять переживание матери и исследовать его истинность от нас здесь не требуется.

Однако покойный брат — это не только воображаемый ребенок нашей корреспондентки, он также выступает в роли соперника, который уже при рождении был встречен с ненавистью. Подавляющее большинство телепатических предчувствий относится к смерти или возможности смерти. Аналитическим пациентам, которые сообщают нам о частоте и достоверности своих мрачных предчувствий, мы можем с точно такой же регулярностью доказать, что они лелеют в бессознательном и поэтому с давних пор подавляют особенно сильные бессознательные желания смерти своим самым близким людям. Пациент, чью историю я рассказал в 1909 году в «Заметках об одном случае невроза навязчивости», являлся тому примером; родственники называли его также «каркающей вороной». Но когда этот обходительный и остроумный человек — который затем погиб на войне — встал на путь исцеления, он сам помог мне прояснять его психологические трюки. Также и содержащееся в письме нашего первого корреспондента сообщение о том, что он и три его брата восприняли известие о смерти младшего брата как нечто внутренне давно известное, в другом объяснении, по-видимому, не нуждается. Все старшие братья развили у себя одинаковую убежденность в том, что этот младший пришелец был лишним.

Другое «видение» нашей сновидицы, понимание которого, возможно, облегчается благодаря аналитическому знанию! Подруги, очевидно, имеют большое значение для ее эмоциональной жизни. Недавно о смерти одной из них ей ночью пришло сообщение с помощью нескольких ударов по кровати ее соседки в лечебнице. Другая подруга много лет назад вышла замуж за вдовца с несколькими (пятью) детьми. В их квартире она регулярно при визите к ним видела некую даму, в которой заподозрила покойную первую жену, чего вначале подтвердить было нельзя и в чем она смогла убедиться лишь спустя несколько лет, когда обнаружилась новая фотография умершей. Это видение находится в такой же тесной зависимости от знакомых нам семейных комплексов корреспондентки, как и ее предчувствие смерти брата. Идентифицировавшись с подругой, в ее персоне она смогла найти исполнение своих желаний, ибо все старшие дочери в многодетных семьях создают в бессознательном план стать второй женой своего отца после смерти матери. Если мать больна или умирает, старшая дочь, словно само собой разумеется, перемещается на ее место по отношению к братьям и сестрам и может также взять на себя часть функций жены по отношению к отцу. Бессознательное желание дополняет здесь другую часть.

Вот и все, что я хотел вам рассказать. Я мог бы добавить еще замечание, что случаи телепатического послания или эффекта, которые мы здесь обсуждали, отчетливо связаны с возбуждениями, относящимися к сфере эдипова комплекса. Возможно, это покажется странным, но я не хотел выдавать это за великое открытие. Давайте лучше вернемся к результату, который мы получили из исследования сновидения в нашем первом случае. Телепатия не имеет ничего общего с сущностью сновидения, она не может также углубить наше аналитическое понимание сновидения. Напротив, психоанализ может способствовать изучению телепатии, с помощью своих толкований делая более доступной нашему пониманию загадочность телепатических феноменов, или доказывая в отношении других, пока еще вызывающих сомнения феноменов, что они имеют телепатическую природу.

Все, что остается от видимости тесной связи между телепатией и сновидением, — это бесспорный факт, что состояние сна содействует телепатии. Хотя оно и не является непременным условием для осуществления телепатических процессов, на чем бы они ни основывались — на посланиях или на бессознательной деятельности. Если вы этого еще не знали, то вы можете это понять на примере нашего второго случая, в котором юноша дает знать о себе между девятью и десятью часами утра. Но мы должны все же сказать, что неправомерно оспаривать телепатические наблюдения лишь потому, что событие и предчувствие (или послание) не случились в одно и то же астрономическое время. В отношении телепатического послания вполне можно допустить, что оно приходит одновременно с событием, но воспринимается сознанием только во время сна следующей ночью — или даже в состоянии бодрствования некоторое время спустя, при наступлении паузы в активной умственной деятельности. Но мы также считаем, что образование сновидения необязательно начинается лишь с наступлением сна. Скрытые мысли сновидения могут подготавливаться на протяжении всего дня, пока не присоединяются в ночное время к бессознательному желанию, которое преобразует их в сновидение. Но если телепатический феномен является лишь продуктом бессознательного, то тогда нет и никакой новой проблемы. Применение законов бессознательной душевной жизни к телепатии воспринималось бы тогда как нечто само собой разумеющееся.

Не пробудил ли я у вас впечатления, что я скрытно ратую за реальность телепатии в оккультном смысле? Я бы весьма сожалел, что так трудно избежать подобного впечатления. Ведь я и в самом деле хотел быть полностью беспристрастным. И у меня есть все основания к этому, ибо никакого мнения на этот счет не имею и ничего об этом не знаю.

[1] Стоит отметить, что именитые лингвисты утверждают: самые древние языки человечества выражали противоположные крайности одним и тем же словом (сильный — слабый, внутри — снаружи и т.д.; «Противоположный смысл первых слов»).

[2] Ср. работу автора «Три очерка по теории сексуальности», пятое издание, 1922 (Собр. соч., т. V.).

[3] Третье в сравнении (лат.), то есть общее в двух сравниваемых между собой явлениях, служащее основанием для сравнения. — Примечание переводчика.

[4] Размножение (нем.), буквально — продолжение посадок. — Примечание переводчика.

[5] Семя (нем.), другое значение — сперма. — Примечание переводчика.

[6] Дальнейшее о символике сновидения помимо старых трудов по толкованию снов (Артемидор из Дальдиса, Шернер «Жизнь сновидения», 1861) можно найти в «Толковании сновидений» автора, в мифологических работах психоаналитической школы, а также в работах В. Штекеля («Язык сновидения», 1911).